Королева Бедлама

Одно Мэтью заметил и запомнил: Грейтхауз время от времени оборачивался и тревожно оглядывался темными глазами, будто удостоверялся, всматриваясь в яркий солнечный полдень и клубы пыли, что тварь, которой следует опасаться, не обрушится на них многоголовой гидрой с десятками рук и ножей.

Не все было рассказано в этой истории с профессором Феллом, решил Мэтью, глядя, как Грейтхауз то и дело проверяет уже пройденную дорогу. Только часть, и, быть может, меньшая. Что-то очень мрачное — и личное, наверное, — Грейтхауз утаил от него, связал в себе надежно, как веревкой убийцы. Очевидно, эта часть должна подождать до более безопасного часа.

Глава двадцать вторая

— Способность прощать есть величайшая наша сила, но она же может быть и величайшей нашей слабостью. Все мы, милостию Христовой, способны понять, что значит простить врага своего. Поглядеть в глаза обманувшему нас, обидевшему нас, наедине или на людях — и протянуть ему руку понимания и прощения. Такое действие требует иногда сил более, нежели в пределах человеческих, не так ли? И все же мы делаем это, если мы ходим в Боге. Мы отбрасываем несправедливости, сотворенные другими над нами, и движемся далее по своему земному пути. Теперь поразмыслите как следует над тем, что может для каждого из нас быть самым трудным актом прощения. Посмотреть в глаза зеркалу и простить себя за все обманы и обиды, что накопили мы за многие годы жизни. Многие ли из нас могут воистину простить других, если мы не можем справиться с грехами собственных душ наших? С грехами и страданиями, нами же на нас навлеченными? Как можем приблизиться мы с чистой душой к кому-либо, нуждающемуся в прощении, если душа наша страдает от ран, нанесенных своею рукою?

Так проповедовал воскресным утром преподобный Уильям Уэйд со своей кафедры в церкви Троицы. Как всегда, народу собралось полно, потому что Уэйд был сильным оратором и обладал еще одним редким качеством: милосердием к своим слушателям — он редко говорил больше двух часов подряд и тем заработал симпатии пожилых прихожан, которым приходилось держать слуховые рожки. Мэтью сидел в четвертом ряду, рядом с Хирамом и Пейшиенс Стокли. Прямо за ним сидел магистрат Пауэрс с женой и дочерью, а впереди — Тобиас Вайнкуп с семьей. Жалюзи были закрыты для защиты от утреннего солнца, а также, как утверждали старейшины церкви, чтобы внимание прихожан не отвлекалось на посторонние предметы — как, например, стойла скота совсем рядом. Церковь освещалась свечами, в ней пахло опилками и сосновой смолой, потому что тут всегда что-то строили или чинили. В потолочных балках порхали голуби, свившие там гнездо после того, как в начале мая бурей повредило крышу. Мэтью слышал, что преподобного Уэйда не меньше двух раз видели, когда он выставлял им тарелку семян и хлебных крошек, хотя церковные старейшины ворчали насчет голубиного помета, который портит сосновые половицы, и даже хотели нанять какого-нибудь индейца, чтобы убрал их оттуда стрелами. Но пока что еще никто в церкви Троицы тетивы не натягивал.

— Заметьте только, — продолжал говорить преподобный, озирая свою паству, — что я не называю самопрощение золотым ключом к избежанию дальнейших грехов ума, духа и плоти. Я не называю самопрощение чудодейственным зельем, исправляющим все, что было сделано плохого. Отнюдь не так! Я говорю о самопрощении так, как писал апостол Павел во Втором послании к Коринфянам, глава седьмая, стих девятый, десятый и одиннадцатый. Я называю самопрощение способом отречься от скорбей мировых, ведущих к смерти. Дети Божии, мы знаем боль и страдание — и это проклятие Адама. Да, мы изгнаны из Сада за грехи наши, и в прах должны возвратиться неизбежно, как неизбежно наступление зимы, сменяющей лето, но зачем должны мы терять мгновения этой жизни, отягощенные грехами сердца, которые мы не можем простить?

Мэтью слушал преподобного в оба уха, но в оба глаза смотрел при этом на Джона Файва и Констанс Уэйд, сидевших рядом — естественно, на приличествующем расстоянии друг от друга — на передней скамье. Джон был в коричневом сюртуке, Констанс — в темно-сером платье, и оба они были просто образец внимания к читаемой проповеди. По их виду никто бы не догадался, что они боятся за здравый рассудок человека в черном, стоящего сейчас на кафедре. Также никто не мог бы догадаться по виду Мэтью, что для него этот день чем-то отличается от любого другого Дня Субботнего, когда он посещает церковь. Он не позволял себе слишком долго задерживаться подозрительным взглядом на преподобном Уэйде, но старался смотреть так же отстраненно, как смотрят иногда Небеса на дела человеческие, и спрашивал себя, какая же мучительная печаль скрывается за серьезной торжественностью этого лица.