Королева Братвы и ее короли

С каждой секундой холод просачивается все глубже, заключая меня в ледяной панцирь. Звуки становятся приглушенными. Я чувствую странный покой. Возможно, это и есть то самое чувство, когда плывешь по течению, оставляя позади тяготы и битвы.

Но прежде, чем тьма полностью поглотит меня, последняя мысль приковывает меня к осязаемому: надеюсь, мой последний поступок не был напрасным. Надеюсь, Лана выживет. Надеюсь, Григорий простит меня.

А потом, вздохнув напоследок, я позволяю ночи забрать меня.

25

ЛАНА

Вот уже несколько часов, слишком много чертовых часов, мы ждем, когда Роман придет в себя после операции. Лука потянул за ниточки, услуга обошлась нам дороже нескольких грязных купюр, но зато мы получили хирурга, который разбирается в пулевых ранениях лучше большинства легальных врачей.

Григорий снова на ногах, по его словам, всего лишь царапина, но из-за этой царапины он был бледен как привидение. Ему повезло, думаю, он потерял только немного крови. А вот Джулия, бедная моя девочка, сломана не только внешне. Они плохо с ней обращались, пытали ее. У меня кровь закипает от одной мысли об этом.

Теперь здесь, в этом мрачном убежище, с запахом антисептика, кусающим мои ноздри, я сижу рядом с Лукой. Его присутствие успокаивает меня рядом с хаосом моих мыслей. Его рука лежит на моей, грубая и обнадеживающая. Но комфорт кажется далекой мечтой, когда каждая часть меня напряжена, ждет, боится.

Я не могу остановить слезы, они приходят быстро и горячо, скатываясь вниз в молчаливом предательстве моего обычного жесткого фасада. Другая рука лежит на животе.

Роман. Будь он проклят за то, что стал героем, за то, что получил ту пулю. И будь я проклята за то, что сомневалась в нем. Он всегда был такой смесью раздражающего и незаменимого. Я думала, что смогу подготовиться к любой буре, справиться с любым предательством. Но смотреть, как он истекает кровью, и знать, что это было сделано ради меня, это раскололо что-то внутри. Мои чувства к нему снова вырвались на свободу.

Голос Луки пробивается сквозь дымку страха и сожаления.

— С ним все будет в порядке, Лана. Роман — крепкий ублюдок. Чтобы удержать его, нужно больше, чем пуля.

Я киваю, потому что что еще остается делать? Каждое тиканье часов бьет мне в грудь, каждое движение из соседней комнаты, где лежит Роман, усыпленный и подлатанный, заставляет мое сердце бешено колотиться.

Снаружи ночь давит на окна, темная и непреклонная. Внутри мерцает тусклый свет, жестоко подражая моей слабеющей надежде. Все должно было быть не так. Ничего из этого. Я должна была стать лидером, непоколебимой главой синдиката. Но вот я здесь, разваливаюсь на части из-за человека… человека, который должен был быть моим врагом.

— Мне не следовало сомневаться в нем, — шепчу я, скорее себе, чем Луке. Это признание, резкий укор, пощечина для меня самой.

Лука сжимает мою руку, без слов обещая, что он здесь, независимо от того, в каком дерьме мы находимся. Но я вижу лицо Романа, когда закрываю глаза, и боль Романа, которая отзывается в моих костях.

Звук шагов возвращает меня к реальности, и я напрягаюсь, готовая к новым плохим новостям, еще одному бою, еще одному поражению. Но это хирург, его одежда испачкана следами его борьбы за жизнь Романа. Я встаю так быстро, что голова идет кругом, а рука инстинктивно тянется к пистолету, который я даже не ношу с собой.

— Как он? — Слова вырываются из моего горла, сырые и требовательные. Все в палате задерживают дыхание — коллективная пауза давит, как тяжесть всего мира.

Хирург спокоен, но его глаза напряжены, что говорит о многом.

— Состояние стабильное, — говорит он. — Но пока рано говорить о том, что он полностью выкарабкается. Пуля нанесла ему необратимые повреждения.

Я чувствую, как слабеют колени, но Лука крепко держит меня в вертикальном положении. Мы еще не выбрались из леса, но состояние стабильное, это слово несет в себе хрупкую нить надежды.

Входит Григорий, спотыкаясь. Черт бы его побрал, он должен отдыхать, беречь силы, но он здесь, лицо все еще слишком бледное, челюсть упрямо сжата. Я хочу отругать его, отправить обратно в постель, но это желание поглощает более насущная необходимость.

Мне нужно увидеть Романа.

Подойдя к кровати, я слышу, как дыхание Романа, неглубокое и тяжелое, прорывается сквозь тишину. Бинты обмотали его торс, они белые на фоне слишком бледной, слишком неподвижной кожи. Каждый инстинкт во мне хочет протянуть руку, прикоснуться к нему, убедить себя, что он настоящий, живой и мой.

— Когда он очнется? — Вопрос вырывается наружу, окантованный сырой потребностью в хороших новостях.

Хирург, выглянув из дверного проема, устало улыбается.

— Скоро, он должен прийти в себя в ближайшие несколько часов. Он сильный, справился с самым страшным.

Кивнув, я перехожу на сторону Романа и нахожу его пальцы. Его рука слабая. Неестественно видеть его таким неподвижным, таким уязвимым под суровым, стерильным светом этой задней комнаты клиники.