Королева брильянтов

– В последнюю неделю Григорий Филиппович сильно изменился: стал нервным, волнительным, поздно приходил в ломбард и рано убегал, все о чем-то размышлял, озабоченный и раздраженный. Не иначе, роман-с! – и Катков подмигнул.

Тема была исчерпана.

– Господин приказчик, ваш хозяин утром в воскресенье забирал кое-какие вещи из принятых?

Вопрос был не простой. Павлуша испытал легкие муки: сказать или промолчать?

– Именно так-с, – решился он.

– Чашу, нож охотничий с серебряной рукояткой и черные свечи?

Проницательность сыскной полиции стала неприятным открытием. Катков прочистил горло.

– Вещам срок вышел. Все одно на продажу выставлены. Григорию Филипповичу позволительно-с… Или закон запрещает?

– Он просил вас купить черного петуха?

Павлуша решил было, что над ним шутят, но лицо господина сыщика не располагало к розыгрышам.

– Никак нет-с, – ответил он. – О подобном и речи не было!

– Когда барышня обещала прийти за деньгами? – вдруг спросил Пушкин, поглядывая на циферблаты заложенных часов, которые показывали разное время.

– Утром обещалась, – Катков удивленно пожал плечами. – До сих пор нет. Может, и не придет.

Пушкин попросил упаковать перстень. Катков, как фокусник, выхватил из-под прилавка коробочку, явно с чужого кольца, чистым носовым платком протер хрусталик, бережно посадил в бархатную прорезь и закрыл крышку. Он хотел еще накрутить бумаги, но Пушкин опустил коробочку в карман пальто.

– В котором часу закрываете лавку?

– Ломбард, – поправил Катков. – Так пора бы уже.

– Сегодня трудитесь до десяти, нет – до одиннадцати.

– Как прикажете, – ответил приказчик, заранее страдая оттого, что ночевать придется в кладовке: не идти же ночью через всю Москву. А на извозчика жалко тратиться.

– Когда эта дама придет за деньгами… – начал Пушкин.

– А если не придет?

– Придет, – сказал он, обрубая спор. – Поступите так…

Катков выслушал, как поставить несложную ловушку. Он обещался исполнить все в точности. А Пушкин вышел из ломбарда, огляделся и дал два коротких свистка.

С разных концов Варсонофьевского переулка подбежали городовые. Одного он знал по участку, другой отдал честь. Приказание от сыскной полиции городовые обещали исполнить. Ничего сложного не требовалось. Всего-то перенести прогулки поближе к ломбарду, следить, кто в него входит, а когда заметят сигнал, действовать быстро, не обращая внимания на слезы и угрозы. Или угрозы и слезы, как уж получится. Когда рыбка попадет в сеть, доставить в участок и сразу послать за Пушкиным, он будет в «Славянском базаре».

15

Михаил Аркадьевич был далеко не так прост, как хотел казаться. Он давно привык играть роль чуть недалекого, но добродушного, толкового и исполнительного чиновника. Который умеет услужить, на хорошем счету у начальства, мягок с подчиненными и всегда исполняет то, что требуется. Такой незаменимый человек с открытой душой и чудаковатым характером. Маска была необходима. Без нее Михаил Аркадьевич никогда бы не сделал блестящую карьеру. Особенно в полиции. В Российской империи, с его происхождением, об этом нельзя было мечтать. Однако ему удалось. Потому что научился скрывать острый ум и незаметно пользоваться им. Ум, который помогал видеть любого насквозь. Как ножом проходя сквозь кусок вологодского масла. Мало кто мог обмануть его.

Эфенбах слушал жалобный рассказ Кирьякова и не понимал, как относиться к изложенному. Он был уверен, что его подчиненный не врет, вроде не пьян, но рассказ о явлении призрака в номере гостиницы ничем иным, кроме как дичью, быть не мог. Михаил Аркадьевич не верил в привидения, духов и тому подобное шарлатанство. Он вообще не верил ни в кого, кроме самого себя, как бывает с человеком, который отказался от веры и принял христианство ради карьеры. О чем никогда не переживал. Только не мог решить, что делать с Кирьяковым: пожалеть или объявить строгий выговор. Пока наконец не блеснуло простое и красивое решение.

– Эдакие страсти, – сказал он сочувственно. – Да на тебе, Леонид Андреевич, лица нет, зачем на службу пришел, отвалялся бы дома…

– Темноты теперь боюсь. И пустой комнаты, – пожаловался Кирьяков, будто начальник сыска был доброй бабушкой.

– Ничего-ничего, раздражайший мой, утрясется – разложится.

– Ума не приложу, что это было. Так перед глазами и стоит… Ужас…

– А не нашего с тобой ума на это дело класть, – сказал Эфенбах, подливая в рюмку Кирьякова. – Пушкин кашу заварил, вот пусть теперь ее и выхлебывает. С него и спросим. Так ведь?

Они чокнулись. Михаил Аркадьевич ощутил приятную мягкость коньяка, сошедшую в душу. Он знал, что способности Кирьякова не стоят и крошки таланта Пушкина, и вообще Кирьяков мелкий жалобщик и скользкая личность, продаст за грош, но правила игры надо соблюдать. Пусть Пушкин разбирается с призраками. Меньше лениться будет.

– А вот смотри, какую злодейку Пушкин отловил, – Эфенбах протянул снимок Агаты, который только доставили от фотографа.

Кирьяков карточку взял, но презрительно сморщился.

– Она не похожа на воровку.

– Вот и я говорю, а он уперся: дескать, ограбила всех достойных господ и чиновника московской управы в придачу.