Королева четырёх частей света

А он день за днём всячески показывал нам — другим детям, что ты у него любимица. И на асьенде, и даже в Лиме все знали, как вы друг друга любите.

* * *

«Я не пойду за аделантадо Менданью...»

Как мне было догадаться, что сватовство было только предлогом, а на самом деле ты противилась отцу совсем в другом? Что предстоящий брак к предмету вашей ссоры не имел никакого отношения? Что ни возраст Менданьи, ни бедность, ни двусмысленная репутация не имели для тебя в этой битве никакого или почти никакого значения? Что тон отца при представлении жениха, твоё унижение на арене обидели тебя гораздо меньше, чем другие его насмешки и оскорбления?

Была ещё другая сцена. Другая ошибка капитана Баррето.

Вот к тому случаю и восходило ваше столкновение: к твоему посещению энкомьенды Кантарос за три недели до того.

Отец никогда не рассказывал об этой поездке ни мне, ни матери, ни кому-либо другому. А если и случалось ему о ней припомнить, то он только жаловался, что не послушался тогда своего инстинкта. Больше ничего не говорил.

Прежде он никогда не соглашался взять тебя в горы. Никогда не пускал в эти дальние поездки, в которые отправлялся со своими людьми. Не потому, что за тебя боялся: он знал, что ты можешь вынести самые тяжёлые переходы, преодолеть любые опасности.

Но всё же он считал тебя креолкой. И этим доводом обосновывал свои отказы взять тебя с собой. Он говорил: хоть ты и умеешь владеть оружием и ездить верхом — всё равно ты уже американка во втором поколении. Родилась в Лиме. Значит, изнежена, как все дочери колонистов.

Вот женщины из Португалии и Эстремадуры, необычайные женщины, последовавшие в Америку за своими мужьями, братьями и возлюбленными — то было другое дело!

А ты, утверждал он, к тому миру уже не принадлежала. Да, даже ты... К миру, где конкистадоры вразумляли дикарей и вводили их в свет Истины беспощадной войной. Отец совершенно искренне утверждал, что не искал войны сам. Но противление индейцев Слову Божьему, их коварство и жестокость принуждали обороняться его самого и других испанцев.

Иные зрелища могли тебя смутить — кто знает? Ты могла расплакаться, закричать... или рассказать другим.

— Нечего тебе делать там наверху! — твердил он тебе много лет подряд.

— Где же мне быть, как не рядом с вами?

Хороший ответ!

— Вы же берёте с собой брата Херонимо! Какая между нами разница? Никакой. Кроме той, что я храбрее и не так глупа. Если вы меня воспитали так, как воспитали, — значит, считали, что я того достойна. По крайней мере, была достойна, когда мне было пять лет. А что теперь? Позвольте мне доказать вам, себе, кретину Херонимо, что я в самом деле такова, как вы обо мне думаете. Испытайте меня. Иначе окажется, что все ваши труды выковать мою душу по вашему образцу были напрасны. Настал мой час!

Так ты приставала к нему много лет.

Наконец, он дал слабину и позволил себя уговорить.

Правда, ему хватило остатков благоразумия и не согласиться, по твоему настоянию, на самую тяжёлую поездку. Он не стал везти тебя на две энкомьенды при серебряных рудниках. Там обстановка была гораздо тяжелей, чем в приходе Кантарос.

«Да всё равно тем же самым и кончилось бы», — ворчал он по возвращении.

Дела пошли плохо — как всегда шли с «этими свиньями и собаками», как отец называл индейцев. Это можно было предвидеть. Он и предвидел. Он ни в чём не мог себя упрекнуть. Даже Бог и король одобрили бы его. Нет, упрекнуть ему было не в чём. Закон требовал от него собирать дань с подданных, которых Писарро отказал первому мужу нашей матери. Поэтому капитан Баррето имел право заставлять индейцев работать на себя при условии, что будет их защищать и просвещать.

Он это и делал.

От чистого сердца.

Он много раз говорил нам, что без колебаний вёл ко Христу паству, вверенную ему королём. И очень гордился тем, что для этого сделал.

В каждой деревне он выстроил на фундаменте инкского храма большую церковь. Две белые колокольни высились над стенами из чёрных камней, над ярко-жёлтыми террасами и кругами плодовых шпалер. Отовсюду было видно, как белые башни прорывают клочья облаков. Церковь сияла под вечно свинцовым небом.

Перед папертью он расчистил эспланаду и соорудил Лобное место: огромный крест, тоже белый, установленный на четырёх тёмных глыбах — неодолимых ступенях, прежде служивших жертвенником для инкских варваров. Вокруг эспланады отец выстроил сторожки и амбары — ряд небольших домиков, соединённых аркадами. Издали всё это напоминало торговые ряды на главных площадях в Лиме и Куско.

На этой эспланаде туземные вожди приносили отцу дань, которую сами собирали по всей округе, пока его не было. К сожалению, касики, вожди, управлявшие деревнями, были заодно с другими индейцами. Все они воры и плуты, только и думают, как обмануть! И отец старался предупредить их плутни, придумывая свои хитрости.

Как и мой муж, как большинство энкомендьеро, отец подделывал счета и подкручивал весы, на которых взвешивался натуральный налог — кукуруза, тюки хлопка, вязанки хвороста, — положенный по закону для индейцев.