Королева четырёх частей света

Индейцы прибывали волна за волной и вскоре наполнили всё судно. Они бесцеремонно везде расхаживали, беспорядочно хватали всё, что подворачивалось под руку. Хватали гвозди, хватали верёвки, хватали вёдра... Некоторые даже пробовали еду, отрезая бамбуковыми ножами большие ломти сала, висевшего в трюмах. Глотали сухари из бочек, таскали вяленое мясо — всё, что так заботливо хранил баталёр.

Стало неприятно. Гости явно разгулялись.

Наконец, это надоело даже Менданье. Он знаками стал приказывать туземцам прекратить грабёж и покинуть судно. Не понять его было нельзя. Гости поняли, что их просят уйти, но и не думали послушаться: только всё пуще смеялись и таскали что попало.

Начиная сердиться, аделантадо повторил своё требование. Не послушался никто. Стали забирать уже и нужные инструменты.

Тогда Менданья приказал выстрелить в воздух из пушки.

Грохот, потрясший корабль и берег, произвёл на индейцев то самое действие, на которое он рассчитывал. Они в панике попрыгали в воду и в полном беспорядке поплыли к своим лодкам.

Все, кроме одного: того, который первый решился залезть на трап.

Этот никак не хотел уходить. Что ни делали с ним солдаты, чтобы он бросил добычу, юноша отбивался от них и не уступал. Он перелез через борт и цеплялся за колья для крепления концов. В конце концов Мерино-Манрике рубанул его шпагой по руке.

Индеец завопил и упал в море.

Товарищи подхватили его. Не переставая вопить, он показывал покалеченную руку старику — тому, кто недавно длинной речью отвечал аделантадо.

Рана была серьёзная, произвела большое впечатление на него, да и на всех. Кровь так и хлестала в пирогу.

Старец встал. Он обратился лицом к кораблю с угрожающими гримасами. Потом стал крутить во все стороны головой, поднёс руки к бороде, подкрутил усы, чтобы устрашить испанцев так, как только возможно.

Друзья раненого подхватили угрозы. Они громко колотили вёслами по бортам каноэ — всё быстрей и быстрей вплоть до невероятного темпа. Шум разносился в сторону земли.

На берегу появилась ещё толпа индейцев, выстроилась в ряд и задула в большие раковины.

Кто не слышал, как звучит этот инструмент, тот не может представить его угнетающее действие на душу. Жуткие звуки перепугали жён колонистов и некоторых служанок аделантады. Иные уже не могли справиться с нервами.

Губернатор громко велел супруге покинуть палубу, а всем женщинам — вернуться в каюты.

Пироги стали удаляться.

Но если люди на «Сан-Херонимо» думали, что всё кончено, то они ошибались.

Туземцы высадили раненого на берег, а сами вернулись в ещё большем количестве.

Вскоре они окружили «капитану». Некоторые пустились вплавь перед кораблём.

Кирос увидел, как они привязывают к бушприту украденные тросы, — неужели хотят потянуть и опрокинуть корабль? Об этом тревожиться не стоило: опасности не было. У пловцов не было никаких шансов. Невозможно, будучи на плаву, утащить за собой трёхсоттонный корабль!

Но другие индейцы, на пирогах, вытащили пращи и копья. Один камень стукнулся в борт «Сан-Херонимо», другой оцарапал голову солдату.

Тогда, без приказа Менданьи, даже без сигнала Мерино-Манрике, аркебузиры дали залп.

Гримасничавший старец получил пулю прямо в лоб; голова его раскололась. И ещё несколько человек упало, убитые первым же выстрелом.

Остальные не поняли, что случилось. Они ведь не видели никакого снаряда: ни камня, ни дротика, ни стрелы.

Но когда прогремел второй залп, они уразумели связь между своими ранами и громом оружия.

Увидев, что в них опять целятся, они закричали и бросились в море, чтобы скрыться под поплавками пирог. Напрасно! При каждом залпе погибало десять, пятнадцать, даже двадцать человек. Гибли целые пироги. Началась бойня.

Залпы стихли, и уцелевшие дикари пустились наутёк.

А четыре больших корабля снова подняли паруса и пошли искать надёжную гавань.

— Смотри, что вышло!

Вне себя от ярости, Исабель металась по каюте. Это была одна из тех семейных сцен, которые она держала в строгом секрете.

— Ты должен наказать аркебузиров, стрелявших без команды!

— Не в этом дело...

— Даже Кирос со мной согласен: эта бойня была глупой и ненужной. Нелепая жестокость! Даже Кирос говорит, что солдаты Мерино-Манрике...

— Довольно.

— Может быть, ты считаешь, что сам Мерино-Манрике миролюбив?

— Я нанял его и его солдат защищать нас. Они и защищали.

— Ты скажешь, он правильно сделал, что ударил того бедного индейца шпагой, чуть руку не отрубил? Или, может, тебе так нравится, что застрелили его отца или кто он ему — того старика, который гримасничал?

— Вышла заварушка. Будут, должно быть, и ещё такие.

— Заварушка?

— Перестань, Исабель. Тебя не было на палубе. Ты ничего не видела.

— Я видела их оружие. Даже если они хотели на нас напасть, у них для этого ничего не было. Что бы могли сделать их пращи и дротики обшивке наших кораблей? Но Мерино-Манрике...

Менданья хлопнул ладонью по столу и закричал:

— Да замолчи же! Не в Мерино-Манрике дело!

— А в чём тогда?

Он вздохнул и с трудом выговорил:

— Дело в том, что мы не на Соломоновых островах.

Новость была такой потрясающей, что Исабель и вправду замолчала.

Менданья продолжал: