Королева эпатажа

Попросила Настька отца:
— Приведи ты мне жеребца!
Покрепче его подкуй,
Жеребячий по нраву мне…
Как уедет старый граф,
Я потешу свой жаркий нрав,
Почешу я свою…
Пусть даже гореть мне потом в аду.

Под приглядом дворни Настасья шагу не могла ступить спокойно. Стоило ей собрать у себя кого-то из знакомых — все же с ней, даром с любовницей графской, но ведь с любовницей не кого-то, а самого Аракчеева, искали знакомства соседи, и из Новгорода наезжали господа, — как начинали по имению ходить недвусмысленные слухи. Она жила под постоянным страхом смертельной клеветы и губительного навета. И, чтобы запугать злобную, лающую на нее, словно стая псов, дворню, доходила до крайней степени жесткости. Ну, а жесткость, как известно, порождает жестокость, ненависть порождает ненависть. Это был замкнутый круг взаимной ненависти, доходящей до жажды истребления враждующих сторон! Кроме того, Настасья ведь была рачительной сторожихой добра своего хозяина и в своей рачительности меры тоже не знала. В малейшей провинности, малейшем ослушании она видела покушение на свой авторитет, на свое положение при графе, и там, где следовало ограничиться выговором, доводила дело до порки: чтобы знали, кто в доме хозяин! Ввиду постоянного большого расхода ивовых прутьев для их замачивания в здании арсенала, расположенного в селе Грузино, стояла кадка с рассолом.

Для устрашения крестьян Аракчеев завел собственного… полицмейстера, которым был крепостной человек по фамилии Синицын. Он занимался расследованиями разного рода краж и «своеволий» дворовых людей. Домоправительница часто обращалась к «полицмейстеру» с теми или иными поручениями, сводившимися в основном к порке провинившихся работников. Госпожа Шумская чрезвычайно любила проводить разного рода расследования самолично: допросы и очные ставки дворовых людей, подозреваемых в тех или иных прегрешениях, чрезвычайно ее занимали. В конце концов «полицмейстер» Синицын показался ей недостаточно взыскательным и строгим, и Настасья начала с мелких придирок в его адрес, а через какое-то время возненавидела бедолагу. Летом 1824 года Синицын утонул. Никто не знал, приключилось это по нечаянности или по злому умыслу, однако все наперебой уверяли: опасаясь расправы хозяйки, бедняга покончил с собой.

В середине августа 1825 года Настасья надумала устроить проверку графского погреба. Обнаружила хищения продуктов и повелела посадить смотрителя погреба — дворецкого Стромилова — в «эдикюль». В течение двух дней его дважды пороли по приказанию госпожи Шумской, после чего выпустили из тюрьмы. Настасья Федоровна заявила дворецкому, что сообщит о хищениях из погреба самому Аракчееву. Стромилов не сомневался в жестокости графского гнева и, страшась его, зарезался вечером 17 августа 1825 года.

Сельский голова Иван Дмитриев втихаря занимался вырубкой графских лесов, выписывал фальшивые билеты на продажу леса и т. п. Прознав об этом, Настасья добилась, чтобы Дмитриева и его сына отдали под суд. Несмотря на то, что сельский голова возглавлял деревенскую общину почти двадцать лет и сделал на своем посту много доброго, снисхождения она для них не просила. Иван Дмитриев получил пятьдесят ударов кнутом и был сослан в Сибирь, сына забрили в солдаты, все имущество семьи было конфисковано.

Ну, в общем-то, вор должен сидеть в тюрьме… однако карательные меры крестьяне приписывали исключительно свирепости и злобности Настасьи.

А вот в чем госпожу Шумскую и в самом деле можно было упрекнуть, так это не в ерундовой ревности к молодым красавицам, а в тяжелой, почти маниакальной ненависти к счастливым матерям.