Королева красоты Иерусалима

Меня, завернутую в одеяло, держал на руках отец. Он никак не отреагировал на то, что жена в первую очередь думает о своей безопасности, а не о ребенке, но решил немедленно отвезти ее с дочкой к родителям и оставить на их попечение.

– Мама и Бекки помогут тебе с малышкой, – сказал он, умолчав, что сразу же после этого собирается сбежать от них, чтобы податься в армию.

Моя мать была в ужасе, у нее не было ни малейшего представления, как она будет управляться с грудным ребенком. Она боялась оставаться со мной одна, она не знала, как меня кормить, как пеленать, а когда брала меня на руки, то боялась, что уронит. Кто бы мог подумать, что ее нужно учить быть матерью; она-то считала, что это приходит само по себе, естественным путем. Впрочем, у нее ничего не происходило естественным путем. Никто не рассказывал ей, что при родах ее тело будет разрываться от чудовищной боли, никто не рассказывал, что ей будут зашивать иглой самое чувствительное место, одно лишь прикосновение к которому вызывало у нее содрогание. Кто бы мог подумать, что ее тело будет так сопротивляться родам, что ребенок откажется выходить (не то что у Рахелики, у которой после нескольких схваток он просто выскользнул наружу) и будет разрывать ее изнутри семнадцать часов! Кто бы мог подумать, что ее тело будет так сопротивляться материнству, что в груди не образуется молоко, и ребенок вынужден сосать грудь ее сестры.

Мысли лихорадочно мечутся в мозгу, Луна охвачена смятением, да еще диким страхом, когда автобус проезжает через враждебные арабские кварталы. Она закрывает глаза и молится, чтобы путь окончился благополучно, и лишь когда колонна проезжает ворота Мандельбаума – контрольно-пропускной пункт между еврейской и арабской частями разделенного Иерусалима, – она открывает их и начинает дышать спокойней. Если, конечно, это можно назвать «дышать»… Давид поминутно целует девочку, прицокивает языком и разговаривает с ней; поразительно, он ведет себя с ребенком как женщина. Но вдруг он передаст дочку ей? Нет-нет, она не может, она боится, что ребенок выпадет у нее из рук. Выстрелы слышатся со всех сторон. А какое оживленное движение, она никогда не видела столько машин на улицах Иерусалима! Патрульные британские машины включают сирены, отряд солдат устанавливает заграждение из колючей проволоки, сейчас начнется комендантский час, и они застрянут в автобусе с грудным ребенком и не успеют добраться до дома.

Только когда они вошли в ворота Охель-Моше, она немного успокоилась. Во дворе родительского дома соседи встретили их приветственными возгласами и стали осыпать конфетами.

Первое, что сделал Давид, – положил девочку на руки Габриэлю, и у Луны екнуло сердце: у него ведь дрожат руки, не дай бог уронит ребенка. Но, увидев улыбку отца, она оттаяла.

– Пресьоса, красавица! – восхитился он. – Такая же красивая, как ее мама.

Глаза его лучились счастьем. Он всегда любил грудных детей. У Луны дрогнуло сердце, она вспомнила, как отец обожал ее, когда она была маленькой, и мгновенно решилась.

– Габриэла, – оповестила она отца. – Ее зовут Габриэла!

Глаза Давида расширились от изумления, Роза, которая направлялась в кухню, замерла на полпути, Рахелика, кормившая Боаза, качнула головой, словно не веря, и только Бекки радостно захлопала в ладоши:

– Габриэла! Какое красивое имя!

– Спасибо, – сказал дедушка Габриэль. – Огромное вам спасибо. Для меня это честь.

Вот так меня назвали Габриэлой.

О том, что произошло между моими родителями после маминого одностороннего решения назвать меня по имени ее отца, не знал никто, кроме Рахелики, которая рассказала мне об этом много лет спустя, когда мамы уже не было в живых.

– Ты с ума сошла?! – кричал он на нее. – Как ты могла дать девочке мужское имя, да еще не посоветовавшись со мной?

– Я хотела оказать папе честь, которую он заслуживает.

– Но почему ты не посоветовалась со мной? Это не только твоя дочь, но и моя!

– Я не решила это заранее. Просто увидела, как папа счастлив – впервые за много месяцев, и у меня это вырвалось непроизвольно.

– Непроизвольно? А что я скажу своей маме? С каким лицом я теперь покажусь перед мамой и скажу ей, что не дал своей первой дочери ее имя?

– У твоей мамы, слава богу, уже пять внучек с ее именем, ей мало?

– Так принято, первому ребенку дают имя отца или матери мужа, и ты это знаешь.

– Ну так дадим ей второе имя Виктория.

– Нет, не второе. Первое имя у нее будет Виктория, а второе пусть будет в честь твоего отца.

– После дождичка в четверг! Сначала имя моего отца, а потом имя твоей матери!

– Не морочь мне яйца! Я так решил – и точка!

– Что-что? – моя мама оскорбилась до глубины души отцовской грубостью. – Как ты со мной разговариваешь! Ты думаешь, я одна из твоих товарищей по бригаде? Я только что родила тебе дочь, после семнадцати часов схваток, а ты в таком тоне со мной говоришь?! – Прости, ради бога, я не хотел… Ну извини меня…

Он попытался обнять маму за плечи, но она стряхнула его руки и вышла из комнаты, оскорбленная и негодующая. Она и без того была взвинчена, поскольку не могла смотреть на свое тело после родов.