Королева красоты Иерусалима

Время шло. Проклятые турки покинули нашу страну, но вместо них пришли проклятые англичане. И однажды, как гром средь ясного неба, Габриэль постучал в дверь родительского дома. Меркада, которая в этот момент поливала цветы, выронила из рук лейку, а Рафаэль от потрясения лишился чувств. И прежде чем броситься обнимать вернувшегося из Америки сына, Меркада поспешила брызнуть водой мужу в лицо и принести из сада несколько пахучих растений, чтобы привести его в чувство. Сына было не узнать. Он уехал из Иерусалима шестнадцатилетним юношей, у которого едва пробивалась борода, маленьким и тощим, как палка. Вернулся же восемнадцатилетний мужчина, красивый, высокий, прекрасно сложенный.

Сразу же пригласили всю семью и соседей. Меркада приготовила холодный лимонад с мятой, вытащила из колодца арбузы, нарезала козий сыр. Габриэля она усадила в центре двора, рядом с колодцем, все расселись вокруг него и стали допытываться: рассказывай, рассказывай, как там Америка!

Габриэль рассказал о стране, где дома достают до неба и автомобили мчат как сумасшедшие, о своей работе в Ист-Сайде у мясника Айзика, который говорит на идише и ни слова не знает по-английски, о первых словах, которые он выучил, и как сегодня ни один ашкеназ на рынке не сможет перехитрить его со своим идишем, и о Моше – тот решил остаться в Нью-Йорке и не возвращаться в Иерусалим.

Когда Леон, отец Моше, услышал это, он разразился громкими рыданиями, и Габриэль стал утешать его: но йорес, не плачьте, сеньор Леон, у Моше все получится, он уже нашел себе там женщину из наших, собирается жениться, когда-нибудь он и вас непременно перевезет в Америку.

– Дядя Моше? – перебила я тию Аллегру. – Наш богатый дядя из Америки?

– Он самый, керида. За то время, что они с Габриэлем жили в Америке, они стали как братья. Они сильно привязались друг к другу и всю жизнь оставались близки. Моше сделался большим богачом, со временем он стал владельцем нескольких фабрик женской одежды и магазинов по всей Америке.

– Он присылал нам посылки из Америки, – снова перебила я. – Благодаря ему у меня первой в школе были настоящие джинсы!

Я хорошо знала историю богатого дяди из Америки. Вскоре после отъезда дедушки Габриэля в Иерусалим он женился, завел детей. У него в Нью-Йорке замечательная семья. Много раз я слышала о том, как дяде Моше с годами удалось осуществить свою мечту – стать миллионером. Крепкая дружба между ним и дедушкой Габриэлем продолжалась все годы. Посылки из Америки приходили раз в три месяца в больших ящиках, один из которых – зеленый, самый красивый – стоял в спальне у папы с мамой и служил комодом для белья.

Однажды мы получили длинное шелковое платье с кружевами, свадебное платье, к которому булавкой была приколота фотография невесты – младшей дочери дяди Моше Райны.

– Ну что за глупость, – фыркнула мама. – Они сделали из платья наряд на Пурим. И не жалко? Такое дорогое платье!

– При чем тут Пурим? – удивилась Бекки. – Они прислали платье для Габриэлы.

– Ни к чему это, – сказала бабушка Роза. – Всему свое время.

– Если это для Габриэлы, то я забираю платье себе, – заявила мама.

И ей не стали возражать – на свадебное платье никто больше не претендовал.

Ночью, когда все легли спать, я тихонько встала с кровати и вышла в гостиную. На диване лежало свадебное платье, светясь в темноте. Я подошла и благоговейно стала гладить нежный шелк и пуговки-жемчужины, украшавшие лиф. Осторожно подняв платье, я села на диван и стала одну за другой расстегивать пуговицы. Это продолжалось долго – пуговиц-жемчужинок была уйма. А потом я стала надевать платье – медленно-медленно, чтобы, упаси боже, не порвать. Платье было огромное, я в нем тонула. Когда наконец мне удалось продеть руки в рукава, я попыталась встать, чтобы застегнуть пуговицы, но ноги мои запутались в подоле, и я упала на пол, успев ухватиться за край низенького столика, на котором стояла ваза с цветами. Столик зашатался, ваза упала и разбилась вдребезги. Мы с платьем барахтались в воде и осколках стекла, а стоявшая надо мной мама орала:

– Что ты творишь, черт подери?

И вместо того чтобы проверить, все ли со мной в порядке, она стала ощупывать платье – не пострадало ли оно. А затем поставила меня на ноги и отшлепала. – Не ребенок, а несчастье! Что ты делаешь в гостиной в двенадцать ночи? Кто тебе разрешил трогать платье? Быстро в туалет – и в постель!

От ее криков проснулись папа и Рони. Папа сразу же напустился на маму:

– Ты что, хочешь всех соседей перебудить?!

Поднял меня, заливающуюся горькими слезами, на руки, отнес в ванную, вымыл мне лицо, принес чистую пижаму, снял с меня промокшую, – и все это не переставая бормотать:

– Ничего страшного, ничего страшного, моя хорошая…

Он уложил меня в постель, укрыл одеялом и стал напевать мне на ухо: «Спи, дитя мое, усни…»

И уже закрыв глаза, я услышала сердитый шепот мамы:

– Все, ну все она крушит! Прямо бульдозер!