Королева Марго

— Слушайте, Генрих, — сказала Екатерина, — мы теряем время в бесплодных пререканиях, во взаимных увертках. Давайте играть в открытую, как подобает королю и королеве. Если вы согласитесь стать регентом, вас ждет смерть.

«Король жив», — подумал Генрих и ответил твердым тоном:

— Мадам, жизнь и простых людей, и королей в руках Божьих! Бог вразумит меня. Пусть доложат его величеству, что я готов к нему явиться.

— Подумайте, Генрих.

— За те два года, что я жил в опале, и за месяц моего заключения здесь, мадам, у меня было время все обдумать; и я обдумал, — внушительно ответил Генрих. — Будьте добры, пройдите первой к королю и передайте ему, что я следую за вами. Два этих молодца, — прибавил Генрих, указывая на солдат, — позаботятся, чтоб я не убежал. Кроме того, я и не собираюсь это делать.

В его словах звучала такая твердая уверенность в себе, что Екатерина сразу поняла бесплодность всех своих попыток подействовать на Генриха, чем их ни прикрывай, и стремительно ушла с площадки.

Как только она скрылась из виду, Генрих подбежал к парапету и знаками передал своему другу де Муи распоряжение: «Подъезжайте ближе к замку и будьте наготове». Де Муи, который было спешился, снова вскочил в седло, подскакал вместе с запасной лошадью ближе и остановился в удобном месте, на расстоянии двух мушкетных выстрелов от крепости. Генрих жестом поблагодарил его и сошел вниз. На первой площадке его ждали два конвойных.

Усиленный наряд из швейцарцев и легких конников охранял вход в крепостные дворы; таким образом, чтобы войти в крепость или из нее выйти, необходимо было пройти между двумя рядами стоявших стеною протазанов. Около них Екатерина дожидалась Генриха. Она знаком остановила двух солдат, сопровождавших короля Наваррского, и, накрыв его руку своей, сказала:

— В этом дворе двое ворот: вон у тех, что за покоями короля, вас ждет хорошая лошадь и свобода, если вы откажетесь от регентства; но если вы послушаетесь голоса вашего честолюбия, то у тех ворот, в которые вы сейчас прошли… Что говорите вы?

— Я говорю, мадам, что если король назначит меня регентом, то отдавать приказания солдатам будете не вы, а я. Я говорю, что вечером, когда я выйду от короля, все эти алебарды и мушкеты склонятся передо мной.

— Безумец! — в отчаянии прошептала Екатерина. — Верь мне и не играй с Екатериной в страшную игру на жизнь и на смерть.

— Почему нет? — спросил Генрих, глядя в упор на Екатерину. — Почему не играть с вами, как с любым другим, раз до сих пор выигрывал я?

— Если вы ничему не верите и не хотите ничего слушать, тогда взойдите к королю, — сказала Екатерина, одной рукой показывая на лестницу, а другой нащупывая рукоятку одного из двух отравленных кинжальчиков, которые она носила в черных сафьяновых ножнах, вошедших в историю.

— Проходите первой, мадам. Пока я не стану регентом, честь идти впереди принадлежит вам.

Екатерина, чувствуя, что все ее намерения разгаданы, не пыталась противиться и пошла первой.

XIV РЕГЕНТСТВО

Король уже начал терять терпение, вызвал к себе де Нансе и только приказал ему сходить за Генрихом, как Генрих появился на пороге королевской опочивальни. Увидав своего зятя, Карл радостно вскрикнул, а Генрих остановился в ужасе, как будто наткнулся на чей-то труп.

Врачи, стоявшие по обе стороны королевского ложа, ушли; священник, увещевавший несчастного государя принять конец свой по-христиански, тоже удалился.

Карла IX не любили; однако многие стоявшие в передних комнатах горько плакали: в случае смерти какого-нибудь короля всегда оказываются люди, которые при этом теряют нечто и опасаются, что это «нечто» уж не вернется к ним при новом короле.

Эти скорбь, плач, слова Екатерины, мрачное и торжественное настроение, сопровождающее последние минуты королей, наконец, вид самого короля, пораженного болезнью, уже вполне определившейся, но еще неведомой науке, — все это произвело страшное действие на юный, впечатлительный ум Генриха. Вопреки своему решению не возбуждать в Карле новых тревог, Генрих не мог подавить чувства ужаса, и оно отразилось на его лице при виде умирающего короля, покрытого кровавым потом.

От умирающих не ускользает ни одно выражение на лицах тех, кто их окружает, и Карл грустно улыбнулся.

— Подойди, Анрио, — сказал он, протягивая руку зятю и говоря таким нежным тоном, какого никогда не слышал у него Генрих. — Иди ко мне, я так страдал оттого, что не виделся с тобой. При жизни я тебя сильно мучил, мой милый друг, но верь мне — я часто корю себя за это; случалось, что я и помогал тем, кто тебя мучил, но король не властен над обстоятельствами, и, кроме моей матери и моих братьев — герцога Анжуйского и герцога Алансонского, надо мной всю мою жизнь тяготело нечто, что меня стесняло и что перестает давить на меня только теперь, когда я близок к смерти: благо государства!

— Сир, — тихо отвечал Генрих, — я помню лишь одно — мою любовь, которую я всегда питал к моему брату, и мое уважение, которое я всегда оказывал моему королю.