Королева мести

Все утро и весь день мы работали с ней бок о бок, доя коз и выполняя другую работу. Мать не произнесла ни слова. Я решила, что она беспокоится о Гуторме. Я и сама уже волновалась, потому что обычно братья не уезжают так надолго и тем более не берут Гуторма с собой. Но сейчас все мои мысли занимала Брунгильда.

— Не надо так волноваться, — сказала я матери. — Они за ним присмотрят.

В ответ мать лишь взглянула на меня, приподняв одну бровь, и продолжила работу.

Когда стало ясно, что Гуннар и Хёгни не успеют вернуться с дичью для ужина, мать стала собирать на стол то, что осталось от предыдущей трапезы. Я же испросила разрешения и вышла, чтобы найти Сигурда. Он, как всегда, рубил дубы. Когда я приблизилась, он как раз отложил топор, завершая работу на этот день. Два дуба он уже разрубил на поленья для топки очага, а сейчас заканчивал третий. На улице было холодно, но Сигурд взмок от пота. Только я собралась сказать ему, что весь день не видела Брунгильду, как заметила ее выходящей из леса. Не успела я отвести глаза, как она крикнула:

— Скоро пойдет снег, может, даже сегодня вечером!

Я была так удивлена, что не нашлась с ответом, и лишь молча кивнула в знак согласия. Брунгильда спокойно прошла мимо нас. Я проводила ее глазами до входа в дом и засмеялась.

— Сигурд, ты видел, какой спокойной она выглядит? Она примирилась со своей судьбой. Вот увидишь, мой брат сумеет сделать ее счастливой! И все, наконец, будет хорошо.

Сигурд, не отрывая взгляда от входа в дом, кивнул, но выражение его лица оставалось озабоченным. Я обняла мужа за талию.

— Ты не можешь беспокоиться об этом всю оставшуюся жизнь, — радостно произнесла я. — По-моему, все уже закончилось. Мы должны сделать Брунгильду своей сестрой. Мы оставались так заняты раздумьями о себе, что забыли о том, какое тяжкое бремя возложено на ее плечи. Она потеряла твою любовь, и мне ее от этого жаль, хоть я и радуюсь, что любовь вернулась ко мне. Пойдем же и попробуем облегчить ее страдания.

Когда мы вошли в зал, Брунгильда в одиночестве сидела за столом, а мать наполняла винные рога. Валькирия повернулась и посмотрела на меня. Я заметила, что ставшая мне привычной надменность во взгляде этих прекрасных глаз сменилась спокойствием.

— Сегодня мы не будем ждать твоих братьев, — сказала она. — Ужин готов. Твоя мать считает, что мы можем начать трапезу и без них.

Я села рядом с ней, на место Гуннара.

— Странно, что сегодня они решили взять с собой Гуторма, — сказала я.

Она пожала плечами.

— Ничего странного. Вчера вечером Гуннар сказал мне, что слишком мало времени проводит с младшим братом.

Гуннар никак не мог сказать такого, даже в минуты откровенности с Брунгильдой.

— Тогда мне непонятно, что их так задержало, — не унималась я.

— Не знаю, — ответила она и отвернулась.

Я встала, чтобы принести чашу для омовения, но не торопилась возвращаться к столу, ожидая, что Сигурд тоже скажет ей что-нибудь, пока меня не будет рядом. Однако до моих ушей не долетело ни слова, и, когда я вернулась к столу, Сигурд сидел на своем месте, глядя на сложенные перед собой руки.

Мы ели, когда внезапно открылась дверь. Первым вошел Гуторм. Увидев его, мать встала и хотела подойти, но он опоометью пробежал мимо стола прямо в спальню, которая теперь принадлежала мне и Сигурду. Следующим в зал вступил Хёгни. Он заметил выражение лица матери и угрюмо сказал:

— Он устал. Пусть спит!

— Но ему нельзя там спать! — воскликнула она. — Он об этом знает. И он еще не ел!

Когда на пороге появился Гуннар, я сразу заметила, что его глаза блестят, как у человека, выпившего слишком много меда.

— Пусть спит, — твердо сказал Гуннар. Потом подошел, сел рядом с Брунгильдой и вытянул вперед руки, требуя подать ему чашу для омовения.

— Я вижу, охота была удачной, — заметила я, поднеся Гуннару чашу с водой и глядя на его окровавленные пальцы. Но он мне не ответил, я в полном молчании передала чашу Хёгни и вернулась на свое место.

В тот вечер Гуннар снова взялся вырезать фигурку, однако Брунгильда попросила его сыграть. Он недоверчиво посмотрел на нее, но все-таки встал и пошел за арфой. Где-то посреди песни его застывшее лицо вдруг оживилось, и он засмеялся. И этот смех так не вязался с растущим напряжением в доме, что мы все прекратили свои занятия и подняли на него глаза. Все еще посмеиваясь, он сказал Хёгни:

— Брат, а спой-ка нам еще раз ту песню, которую ты исполнял в день праздника!

— Вот ты и спой, — отозвался тот. — Такие подвиги требуют достойного пения и голоса.

— Сделай одолжение, брат, — настаивал Гуннар. — Твой голос был достаточно хорош в тот день. В конце концов, голос — это всего лишь голос. Вспомни, как ты порадовал Сигурда! И в этот раз ты доставишь ему не меньшее удовольствие. — Гуннар засмеялся и бросил мимолетный взгляд в сторону смущенного Сигурда, который замер, держа в руках новые сапожки для Гуторма. Он готов был улыбнуться, но взгляд его метался от Гуннара к Хёгни, и улыбка так и не расцвела на лице.

Гуннар встал и заметался по комнате, держа арфу одной рукой.