Королева пламени

— Вижу, ты привел, как и обещал, — сказала женщина. — Но теперь это уже не важно. Твой брат отыскал лучший сосуд.

Она подняла с песка короткий меч и уверенно пошла к Лирне.

— Не надо! — крикнул он и преградил дорогу.

Она остановилась и тяжело вздохнула.

— Она забрала тебя у меня, — терпеливо и устало, словно ребенку, пояснила императрица. — А за это следует наказывать.

— Да, следует, — согласился он и вынул свой меч.

— Разве ты не видишь? — внезапно разгневавшись, крикнула она. — Его воля сломлена! Я выпью его, заберу его Дары. Мир станет нашим!

— И что ты с ним сделаешь? Я сегодня пробивался сквозь город, полный ужасов, и все они — твое творение. И с чего тебе пришло в голову, что я позволю сотворить такое со всем миром?

— С того, что ты любишь меня!

Ее глаза были прекрасны — огромные, темные. Бездонные озера на бледной маске лица, лишенные злобы и жестокости, но совершенно безумные.

— Ты больна, — проговорил он. — Я привел для тебя целителя…

Она отчаянно вскрикнула, метнулась, целясь в спину королеве, проскочила мимо него — Френтис отбил меч, протянул руку, чтобы схватить ее запястье, обезоружить. Но императрица мгновенно вывернулась, резанула его по плечу.

— Больна? — прошипела императрица. — Но мы живем в больном мире. Ты скорбишь о погибших сегодня? А скорбел ли ты хоть когда-нибудь обо мне? Я убивала сотни лет, чтобы выстроить эту империю на жадности и грязи. Теперь я имею право разрушить ее.

По спине у него струился горячий ручеек, рука немела.

— Пожалуйста, позволь ему! — взмолился Френтис. — Если он способен исцелять тела, может быть, он исцелит и душу!

Императрица замерла, растерянно посмотрела на него.

— В ту ночь, когда я убивала отца, он не устрашился. Он смеялся надо мной, был полон презрения. Он сказал, что должен был выпить мою кровь в ту ночь, когда убил мою шлюху-мать. Твой целитель сможет излечить такое?

— Я не знаю, — сказал Френтис и протянул к ней немеющую, дрожащую руку. — Но мы можем…

В ее грудь вонзилась стрела, затем еще две. Императрица зашаталась, затем спокойно и понимающе посмотрела на оперение торчащих из нее стрел.

Лоначка шагнула к Френтису, натянула лук и послала стрелу в шею императрице. Та обмякла и упала на песок. Девушка сильно пнула тело, внимательно осмотрела его — а вдруг еще жива? Затем лоначка посмотрела на Френтиса, нахмурилась и произнесла:

— Песнь была права.

Он услышал за собой тихий стон и обернулся. Плетельщик осторожно приподнял, усадил лежавшего на песке Союзника. Вокруг стояли политаи, нацелившие на него копья.

— В тебе большая болезнь, — сказал Плетельщик. — Позволь мне помочь тебе.

Когда Плетельщик прижал к себе Союзника, тот очнулся, затрепетал, а затем запрокинул голову и истошно завыл.

ЧАСТЬ V

Любой уличенный в распространении лживых измышлений о том, что человеческую жизнь можно продлить гнусным актом употребления в пищу крови Одаренных, подлежит немедленному аресту. Участь уличенного определяется в соответствии с Королевским указом. Любые писания, содержащие подобные измышления, подлежат немедленному изъятию и уничтожению.

Десятый королевский эдикт, вписанный по милостивому соизволению ее величества в свод законов Объединенного Королевства на шестой год ее правления

Рассказ Вернье

Несмотря на толщину и кажущуюся неуклюжесть пальцев, изяществом почерка Раулен мог поспорить с любым писцом. Как чтец он тоже был великолепен и читал надиктованное мною без малейшей запинки.

— Вот так и произошло то, что королева Лирна Аль-Ниерен снова ступила на почву возлюбленной отчизны, и месть ее обещала быть страшной.

— Очень хорошо, Раулен, — похвалил я. — На сегодня достаточно.

— Благодарю вас, милорд. Значит, завтра в то же время, — сказал он, поднялся со стула и пошел к двери.

— Завтра начинается суд надо мной, — напомнил я.

— Да, — вздохнув, согласился он, остановился у двери и вымученно улыбнулся. — Несомненно, они оправдают вас, и ваш великий труд будет завершен.

— Конечно, — подтвердил я и улыбнулся в ответ, благодарный за его усилия.

— Даже ваши тюремщики — ученые, — сказала Форнелла, когда тяжелая железная дверь закрылась и мы остались в одиночестве.

Форнелла сидела на узкой койке, окруженная пергаментными свитками. Чтобы скоротать месяцы нашего долгого совместного заточения, она взялась переводить мою рукопись на воларский, хотя знала, что завершить работу, скорее всего, не сможет.