Королева праха и боли

– Я – Королева гнили и боли, прекрасная и добрая, ужасная и жестокая, – пробормотала я самой себе и умирающей женщине, потом уставилась на Эйлама, который все еще зажимал ладонью давно уже затянувшуюся рану. – А теперь отдай мне моего ребенка.

Глава 23 Енош

Я погиб.

Погиб навеки.

Вот она стоит – моя женщина, моя жена, моя королева, – и у левой ноги ее истекает кровью подлая смертная, а у правой сидит ошеломленный бог. Да, моя маленькая погубила меня, потому что никогда, никогда рядом со мной не будет ни одной женщины, кроме моей Ады.

И от этого мысль о ее воскрешении становится такой же пугающей, как и мысль о том, что она вновь станет смертной.

– Ее дыхание – на мое. – Наклонившись, она вновь приблизила клинок к Эйламу, а потом бросила нож, с клацаньем упавший на пол. – Или, клянусь, я стану не просто пылинкой в твоей памяти, но уроком того, на что способны странные существа, называемые женщинами, когда им нечего больше терять.

Я укачивал плачущего мальчика, точно так же, как это делают смертные, наслаждаясь монотонностью движений, но, наверное, все-таки что-то делал неправильно, потому как младенец продолжал надрываться.

– Если хочешь связать ее душу, нужно призвать бога Шепота.

– Я передумала. – Ада повернулась ко мне, уже протягивая руки, глядя только на ребенка. Глаза ее потеплели, черты лица смягчились, а вот подбородок, напротив, как-то стоически, даже решительно затвердел. – Давай-ка посмотрим, смогу ли я успокоить его. Ш-ш-ш…

Я натянул шерстяное одеяльце, укрывая ребенка, и вложил его в руки Ады, наблюдая, как она успокаивает малютку. Как осторожно гладит его лобик и переносицу, снова и снова, пока… Да, у нее на руках малыш наконец затих.

Я запечатлел эту картину в своей памяти.

Как много нужно знать о младенцах…

Когда ребенок перестал плакать, Ада уложила его в стоящую рядом колыбель. Скоро она будет так же укладывать нашего малыша… Если мой брат сдержит свое слово.

Дрожащий смертный, лепечущий, что он тут совсем ни при чем, угрозы не представлял, так что я шагнул к Эйламу. О, выглядел он, несомненно, потрясенным – непривычный к телесной боли, застигнутый врасплох той, что оказалась способна ее причинить.

Поднявшись, Эйлам уставился на свою окровавленную руку и прорычал:

– Твоя жена посмела ударить меня. Ножом.

– И если ты откажешь ей еще раз, она снова ударит тебя, туда, где будет еще больнее. – Я сотворил ему штаны и простую кожаную куртку. – Все кончено. Выполни свое обещание, отдай ей ее дыхание, или, клянусь, я превращу эти земли в погост, и мы с моей женой будем танцевать на ковре из черепов.

Губы брата дернулись от вновь вспыхнувшего гнева, так не похожего на его привычную апатию.

– Какой ценой?

Желудок мой сжался.

Я взглянул на Аду, стоящую у колыбели, покачивая ее коленом и потирая окровавленную руку о платье. В стремлении очиститься. Но именно эти резкие движения привлекли мое внимание. Что она сейчас чувствует? Полна решимости? Потрясена? Ее колотит от прилива необузданной энергии? Я не мог сказать наверняка.

Если последнее, и мой брат откажет, что будет дальше? А если моя маленькая выполнила требование Эйлама только от отчаяния? Свидетелем скольких еще смертей нужно стать Аде, прежде чем она вновь отдалится от меня?

Я прикусил изнутри щеку, пытаясь сдержаться и не толкнуть Эйлама так, чтобы он врезался в стену – за то, что заставил меня заколебаться, признавая его правоту.

– Чего еще ты хочешь?

Надменная улыбка тронула его губы:

– А ты не догадываешься?

Его проклятое равновесие.

– Отлично. Деревни, города, крестьяне… Я не трону их, пока не умрет первосвященник Декалон, пока не будут разрушены храмы, а святоши не повиснут на дереве Ады. После этого мы вернемся домой и спокойно будем там жить.

– Я так не думаю, Енош. – Эйлам выпрямился, оказавшись выше меня, пускай и всего-то на пол-ладони. – Я требую, чтобы ты открыл врата и вернулся к своим обязанностям. Чтобы ты распространял гниль и очищал землю от всего, что жило когда-то.

Небольшая уступка, с учетом того, что я уже обещал это своей жене и собирался выполнить условия нашему договора.

– Обещаю.

– Не только это. Еще ты немедля прекратишь свой крестовый поход против храмов и священников, и твои с ними раздоры не отнимут больше ни одной смертной жизни.

– Невозможно! – Обмазка из глины с соломой посыпалась со стен, половицы под моими сапогами заскрипели, потому что под землей заворочались старые кости, разбуженные моим гневом. – Ведь всякий раз, стоит мне только ступить на эти проклятые земли, молящиеся ложному богу, за мной будут охотиться, захватывать в плен и сжигать. Да, в конце концов я, конечно, вернусь домой к моей жене и ребенку – только вот обугленный до костей.

– Если бы ты выполнял свой долг, до этого бы не дошло, – возразил он, купаясь в своей ослепительном неведении, даже не подозревая, какие трудности тяготеют над единственным богом, прикованным к своей оболочке. – Время восстановит их веру и…