Королева секретов. Роман об Анне Клевской

— Мы обставили эти апартаменты на манер великолепных французских замков Луары, — похвалялся отец, обводя унизанной кольцами рукой красивую мебель и гобелены.

Анна заметила, как дядя и тетя обменялись завистливыми взглядами. Мать выглядела безмятежной. Все это великолепие было для нее чем-то вполне естественным, ведь она богатая наследница и принесла отцу обширные земли и титулы. Герцогиня Мария украшала собой двор Клеве по-королевски, но со скромностью, проявляя почтительность к супругу, как и подобает женщине. И она, и отец — оба были строги в соблюдении сложного этикета, установленного для герцогов Клеве их бургундскими предками. Уже почти сотню лет в том, что касается придворных манер и стиля, двор Бургундии задавал тон в христианском мире. Мать и отец перенимали новые идеи от великолепного французского двора, находившегося неподалеку, к западу от Клеве, а также из Италии, откуда новшества проникали на север благодаря заезжим визитерам, путешествовавшим по Рейну. Иногда Анна чувствовала, что отцовский двор на вкус матери был слишком утонченным и свободомыслящим; он казался гораздо более либеральным, чем двор Юлиха. Но мать никогда не критиковала происходящее в Клеве.

Когда они достигли личных апартаментов, подали вино, игристый «Эльблинг», который отцу регулярно доставляли вверх по реке с виноградников на Мозеле. Дядя Отто и тетя Элизабет с готовностью приняли кубки. Благо вечер еще не наступил: правила при дворе были строгие, и все вино, даже герцогское, гофмейстер, очень серьезно относившийся к своим обязанностям, запирал на ключ в девять часов.

Потягивая напитки из кубков тончайшего венецианского стекла, взрослые вели беседу, сперва довольно скованно, потом постепенно расслабляясь, а дети молча слушали. Анна ни на миг не забывала, что рядом с ней сидит Отто.

— У вашего отца чудесный дворец, — сказал он.

— Надеюсь, вам удастся познакомиться с ним получше. — Она почувствовала жалость к своему кузену, поскольку у Отто не было никакой надежды унаследовать приличный дом, хотя не его вина, что он родился бастардом. — Но я уверена, вам живется хорошо в Геннепе.

— Не так, как вам здесь, Анна, — ответил он и снова одарил ее обворожительной улыбкой, а она затрепетала, услышав из его уст свое имя. — Но мне повезло. Мой отец и мачеха относятся ко мне как к своему законному сыну. Ведь других детей у них нет, понимаете?

— А друзья у вас есть?

— Да, к тому же я учусь, и у меня очень добродушный наставник. Ведь мне придется самому прокладывать себе путь в жизни, может быть, на службе Церкви.

— О нет! — воскликнула Анна, не успев удержаться. — То есть вы могли бы иметь более счастливую жизнь, занимаясь чем-нибудь другим.

— Вы думаете об удовольствиях, которых я буду лишен, — усмехнулся Отто, и Анна зарделась. — Поверьте, я тоже о них думаю. Но у меня нет наследства, Анна. После смерти отца все перейдет моему кузену. Что еще мне остается?

— Мой отец найдет вам место здесь или доктор Олислегер, его главный советник. Я уверена!

— Как вы добры, Анна, — пробормотал Отто. Глаза их встретились, и она прочла в его взгляде ответ на все свои надежды. — Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем возможность остаться при дворе Клеве. Тогда я смог бы чаще видеть вас.

От его слов у Анны перехватило дыхание.

— Значит, я попрошу за вас, — пообещала она и заметила, что ее мать наблюдает за ними, слегка хмурясь.

Отец переключился на свою любимую тему, и герцогиня не сомневалась: скоро прозвучит имя Эразма. Великий ученый-гуманист был кумиром отца; герцог восхищался им, как никем другим, и советовался с ним по религиозным вопросам.

— Эразм говорит, Церковь — это не папа, епископы и клир, — произнес герцог Иоганн. — Это весь христианский люд.

Тетя Элизабет выглядела озадаченной, герцогиня сохраняла непроницаемое выражение лица. Анна знала, что в отношении религии мать с отцом не согласна. Набожная, словно монахиня, она, вероятно, внутренне морщилась, слыша, как о Святом отце, сидевшем в Риме, отзываются уничижительно, будто он какая-то мелкая сошка.

— Эразм проповедует всеобщий мир и терпимость, — продолжил отец, ничего не замечая. — Нет и не может быть более высокого идеала. Он вдохновляет меня жить так, как я живу, как управляю своим герцогством и своим двором, как воспитываю своих детей.

— Это высокий идеал, но опасный, — заметил дядя Отто. — Даже если Эразм и не имел такого намерения, он исподволь подстрекает людей к нападкам на Церковь. Отсюда один шаг до ереси Мартина Лютера.

— Лютер во многом говорит разумные вещи, — возразил отец. — В Церкви действительно творятся ужасные вещи, и она нуждается в очищении.

— Милорд запретил труды Лютера, — быстро проговорила мать.

— Да, дважды, — подтвердил герцог. — Но некоторые обвинения, выдвинутые им против Церкви, справедливы. Никто не должен платить священникам за отпущение грехов и спасение от Чистилища; неправильно, что князья Церкви живут в роскоши, когда наш Господь был простым плотником. Но отрицание пяти таинств — это уже чистая ересь.

— Ваш зять не согласился бы с этим, — сказал дядя Отто.