Королева сыска

Она прислушалась - нет, тикают. А сна ни в одном глазу, как отрезало. Верно, виновато нервное напряжение последних дней. Хватит заниматься двойной работой: урочной и сверхурочной. Сверхурочные тебе. Гюрза, все равно не заплатят, в санаторий для нервнобольных путевку не дадут.

И хватит врать самой себе. Какое там нервное напряжение... Страх, обыкновенный страх.

Она выскользнула из-под одеяла. Кажется, не разбудила. В дверях комнаты еще раз оглянулась:

Волков спал на спине, чуть приоткрыв рот. На кухне она закурила порицаемую не только врачами "сигарету на пустой желудок".

Она знает, что с ней сейчас происходит? Да, кажется, знает. То, что может быть несколько напыщенно названо моментом оперативного просветления. Как у того полковника. Которого она всегда вспоминает в такие минуты. Не свои собственные случаи, а именно тот. Вспоминает, как пять лет назад ее послали со служебной проверкой в район (она тогда еще работала в Главке). И когда она разговаривала с полковником, начальником районного управления, позвонил дежурный и сообщил, что нашли ногу, женскую. На место выехала опергруппа. Через какое-то время оттуда передали, что обнаружили вторую ногу, неподалеку, в кустах. Она с начальником сидит в кабинете, и вдруг он говорит:

"Ты знаешь, а я чувствую, что мы раскроем эту мокруху". Она поперхнулась тогда от такой уверенности, граничащей с наглостью. Ведь ничего на тот момент, кроме двух ног, больше не было. Ни личности потерпевшей, ни какого-нибудь дохленького следа. А полковник, много лет отбарабанивший в утро, тем временем делает прикидку по территории микрорайона, где нашли "расчлененку".

И вдруг утверждает - все произошло в такой-то многоэтажке.

Не дождавшись, пока найдут остальное, полковник направляет сотрудников прочесать весь этот огромный дом, каждое парадное, и просит, чтобы нашли хоть одну, хоть крохотную каплю крови. Полковник курит, ждет и решает с ней проверочные дела. Проходит час. И вот сообщение - перед одной из квартир обнаружены три едва заметные капельки крови.

Полковник на свой страх и риск отправляет оперов вышибать дверь в той самой квартире. Те снесли дверь и ворвались внутрь. На кровати дрых вусмерть пьяный мужик, квартира в крови, на кухне окровавленный топор. Конечно, оказалась обыкновенная российская бытовуха: после совместного распития не поладил с сожительницей и топором по голове. А позже выяснилось - те пятнышки у квартиры были кровью соседа, у которого пошла носом кровь у той двери.

Почему полковник не сомневался в своей мало чем подкрепленной правоте? Пожалуй, она может утверждать, что знает - почему.

Гюрза всегда вспоминала этот случай в минуты, предшествующие озарению, тому необычному состоянию, когда прояснялось абсолютно неясное.

Воспоминание о полковнике служило ей своего рода аутотренингом перед мозговым штурмом. Ее заводило заочное соперничество - а чем она хуже?

Отпахала в органах будь здоров, опыта - хоть торговать выходи, интуицией бог не обидел, умишко какой-никакой имеется. Держись, полковник!

Итак - что имеем? Она проснулась с ощущением холодка в спине. Еще со вчерашнего дня ее что-то тревожит, нервирует, беспокоит. Сегодня ночью стало уже страшно. Свой страх она всегда считала нормальным. Ненормально, когда страх возникает часто из ничего, на пустом месте. За собой она подобного не замечала. Выходит, основания бояться есть. Чего?

Зная себя, она может говорить о том, что интуиция и подсознательная работа мысли обобщили то, что сознание еще не собрало воедино, не склеило друг с другом в логической последовательности. Вот теперь и надо собрать и склеить.

Учинить допрос самой себе. Итак, из-за чего тревога. Из-за работы? Естественно. Дела по проституткам? Отпадает, там сплошные глупости и текучка. Некие прошлые дела? Если ответ "да", то почему именно сейчас? Были ли какие-нибудь основания к этому? Нет. Ни одно из дел прошлого не напоминало о себе в последнее время. И это вариант отпадает. Остается "марьевщина"? Остается.

Можно сказать, что это дело вошло в стадию критического напряжения? Можно. И она назовет переломный момент - когда она обнаружила свой интерес к прошлому Османа. Она идет к другому человеку, но ее главный враг сейчас Осман, тот, которого она загоняет и обкладывает. Вынуждая отступать и сдаться. И.., и если он уже почувствовал себя загнанным? А понять он мог, если ему стало известно о ее поездке в Псков.

Что ему оставалось после того, как он раскусил ее? Она хочет поставить его перед выбором: или он сдает ей стукача, или она сдает его, Османа, на суд других авторитетов. Каков его выбор? Ждать, сдаваться или рисковать. Осман (а она его вроде бы почувствовала) не лезет на рожон понапрасну, но когда чувствует угрозу своему благополучию, жизни или свободе, то идет на самые решительные и отчаянные меры. Так было и со Зверьком, и с тем же Марьевым. У Османа напрочь отсутствует чувство жалости, ее место занимает целесообразность.

Если целесообразно кого-то убрать, надо убирать.

Он никогда не будет терзаться - ах женщина, ах ребенок - грохнет кого угодно, если надо для дела.