Королева в раковине

Сентябрь 1939 года. Грянул первый выстрел войны, которую начала Германия. Лотшин и Калман — в Средиземном море, на старом греческом корабле, забитом до отказа беженцами. Все охвачены страхом, как бы эта рухлядь, именуемая судном, не развалилась и не пошла ко дну. Лотшин благодарна мужу за то, что он мужественно добыл обоим сертификат и таким образом заново подарил ей жизнь. Это было далеко не просто. Декретом «Белой книги», опубликованным Британией в мае, еврейская репатриация в Палестину была ограничена шестнадцатью тысяч душ в год. Еврейское же Агентство — Сохнут однозначно требует дать преимущественное право на репатриацию супружеским парам. В еврейской общине оформляли фиктивные браки. Единственное условие — согласие репатриироваться при помощи сертификатов. Плавание нелегкое. Лотшин страдает от приступов морской болезни.

После восьми дней болтанки греческий корабль бросает якорь на расстоянии нескольких километров от утопающей в цитрусовых садах Раананы. Лотшин потрясена. Сильнейший взрыв чувств солидарности между нелегальными беженцами и израильтянами бросает ее в дрожь. Жители Раананы, оставив свои дома, собрались на берегу, и прямо в одеждах ринулись в море, борясь с волнами, чтобы помочь прибывшим беженцам. Воодушевление было общим. Жители приводили репатриантов в свои жалкие бараки. Молодой парень пронес ее на плечах и все поддерживал ее и успокаивал на немецком языке. В бараке подал ей стакан горячего чаю. Ночью жильцы устроили ее на кровати, а сами легли спать на полу. Лотшин была очарована человеческим теплом. Этот горячий прием на берегу моря врезался ей в память и в душу на всю жизнь. И не дай Бог, чтобы кто-нибудь сказал дурное слово о стране Израиля или очернил жителей анклава.

Лоц смущен. Чиновнику Еврейского Агентства, сообщившему ему по телефону, что Лотшин прибыла в Раанану, он сказал, что у него небольшая квартира. Жена его Клара не может простить Лотшин отчужденность и пренебрежение, с которым эта буржуазная красотка отнеслась к ее польским корням. Иного выбора нет, и Лотшин с Калманом приезжают в кибуц Мишмар Аэмек. Наоми трепещет от счастья. Не может насмотреться на светлое, спокойное, аристократическое лицо сестры.

— Бертель, где вся одежда, которую я тебе посылала? — Лотшин с удивлением смотрит на ветхие тряпки, неряшливо одетые на Наоми.

Нет ответа. Но Наоми с гордостью ведет сестру и ее, еще мало ей знакомого мужа, к домам из бидонов. По дороге Лотшин внезапно останавливается, как вкопанная. Нет, она не ошибается. Украденные одежды, посланные ею сестре из Германии, проносятся мимо на незнакомых женщинах. Они просто взяли их у Наоми, а она ходит в тряпье.

— Здесь социалистическое общество, так принято в коммуне.

Лотшин сердито молчит. В кибуце Мишмар Аэмек все равны, но некоторые — равны более. Дом из бидонов раскален до предела в солнечном зное. Лотшин достает из вещевого мешка свиток семейной родословной, любимую книгу отца «Новости Гренады» Эрнста Зоммера, в новом издании, коричневую фарфоровую лань с белыми пятнами, переходившую от отца к сыну со времен Фридриха Великого. Этот просвещенный, весьма алчный монарх основал фарфоровую промышленность, узаконив высокие цены за эту продукцию. Каждому еврею, который хотел получить свидетельство о браке, было вменено в обязательном порядке приобрести солидное количество фарфоровых изделий с предприятий кайзера. Это положение имело силу с семнадцатого до девятнадцатого столетия.

Лотшин привезла сестре много памятных вещей из отчего дома: пасхальную Агаду на двух языках, иврите и немецком, которая была напечатана в восемнадцатом веке, а, может быть, даже в семнадцатом. Она попала к Лотшин в Берлин из семейного дворца в Силезии, который нацисты отобрали у Френкелей в последний год.

Лотшин достает со дна этого большого мешка стертую от долгого употребления сковороду, и слезы текут по ее лицу. Лотшин поклялась сохранить эту жалкую сковороду, на которой они готовили в год Олимпиады 1936, до конца своих дней. Кальман тоже распаковывает вещи. Все трое охвачены волнением при появлении маленького углового треугольного деревянного столика девятнадцатого века. На нем дед хранил старые выдержанные вина. В дни ожесточенных споров с Гейнцем по вопросам бизнеса и политики, дед приглашал внука в свою комнату, и их примирение скреплялось стаканом превосходного вина.

Трех дней хватило Кальману в раскаленном домике с крышей, покрытой гудроном, со всеми прелестями проживания в коммуне. Он сбежал в Тель-Авив. Лотшин, женщина интеллигентная, тяжело трудится в роще кибуца и не жалуется. Восемь часов копает сухую землю, и ожоги от солнца расползаются по ее непокрытой коже. После двух недель тяжелых сельскохозяйственных работ, нестерпимого зноя и синяков по всему телу, Лотшин сдается. Присоединяется к Кальману, снявшему комнату на улице Адама Акоэна.