Королева в раковине

— Я работала в венской гостинице, где был вегетарианский ресторан. Там довелось мне встречаться с мужчинами из разных стран. Моим любовником был японец. И скажу тебе, как любовник, он не шел ни в какое сравнение с британцами, — сказала Дора и положила коробку шоколада на горку таких же коробок шоколада в своей комнате.

— В эти дни борьбы с британцами выбирайте любовника из евреев, а не из врагов, — посоветовала ей Наоми.

— Британцы — единственные в мире истинные джентльмены, — словно бы не обращая внимания на замечание Наоми, говорит Дора, — я люблю джентльменские манеры, умение соблюдать правила этикета. Они знают, что полагается женщине, и они великолепные любовники.

Но тут же, как бы мельком, просит не распространяться о своих отношениях с британскими офицерами, не оскорблять чувства высокопоставленных представителей анклава, посещающих пансион.

— Принцесса, — Дора не спускает глаз с красавицы Лотшин, посетившей младшую сестру в Зихрон-Яакове.

Внутреннее спокойствие, тихий голос, изысканные манеры старшей сестры очаровали Дору. Наоми млела от радости, что Дора предложила Лотшин побыть в пансионе в комнате сестры подольше и бесплатно.

До утра сестры проговорили о судьбе Германии. По мнению Наоми, отец, высокий интеллект которого она чтила, закрывался в своей комнате и был весьма далек от детей. Его присутствие заставляло ее метаться, подобно испуганной мыши, ищущей нору, чтобы спрятаться туда. И сердце, казалось, выпрыгнет из груди от тревоги. Но, несмотря на страх перед ним, она пряталась за портьерами в его кабинете, чтобы следить за его передвижениями. С обожанием прислушивалась к его беседам или игре на фортепьяно.

— Он знал, что ты следила за ним.

Для Наоми это не было неожиданным открытием. Только один раз он резко отдернул портьеру и сказал:

— Ты не должна прятаться. Ты можешь стоять со мной рядом и слушать, как я играю на фортепьяно.

Она не могла понять, что он хотел выразить этой сухой фразой, гнев или учтивость. В любом случае, она не воспользовалась его приглашением. Хотя отец всегда отличал ее от всех остальных детей. Ни один ребенок в доме не мог себе позволить вести себя так, как она. Фрида удивлялась, почему отец не наказал ее за то, что она вырывала репродукции из дорогих книг о художниках и ходила неряшливо одетой.

Лотшин живет прошлым. Каждый раз, когда они оставались вдвоем, она систематически, с присущей ей педантичностью, возвращалась к истории семьи. В ночных беседах они касалась каждого из домочадцев, его характера, поведения и отношения к окружающим. Удивительная любовь между отцом и матерью стали постоянной и любимой темой Лотшин. Отец, который гордился тем, что он отпрыск семьи испанских, а не польских евреев, в конце девятнадцатого века влюбился с первого взгляда в девушку из восточноевропейской еврейской семьи. Культурный мир матери, ее буйный нрав, ее шаловливость — все в ней было абсолютной противоположностью отцу. Экзотическая красота девушки из глубоко религиозной семьи лишила его равновесия.

Наоми слушала все это и думала о том, осуществились ли мечты детства и юности матери.

Может быть, под влиянием польской шляхты, юная авантюристка решилась однажды ночью оставить свой мир и убежать с изысканным столичным евреем… Или мать убежала от тяжести религиозного еврейства. Наоми представляла мать девочкой, а затем, девушкой из Кротошина. Половина жителей местечка составляли поляки, половину — немцы. Нищие евреи жили изолированно. Мать взирала на усадьбы польской аристократии из окон своей лачуги и грезила об иной жизни, видя себя богатой госпожой, гуляющей по замку.

Но романтическая идиллия вспыхнувшей любви была разрушена. Не мог бесследно и гладко пройти переход из одной культуры в другую! На одном дыхании мать была вырвана из привычного для нее глубоко религиозного мира. В течение одной ночи она раскрылась новому чуждому ей миру, и оставила традиции Израиля.

Она постепенно привыкала к нарядным елкам, украшенным к Рождеству, который отмечался в ее доме, как национальный германский праздник. Еврейство отца заключалось лишь в запрете на свинину.

Быть может, подарками отец хотел искупить свою вину за то, что оторвал ее от родной семьи. «Отец не понимал, что дорогие одежды и драгоценности или путешествия, не могут искоренить религию из души верующего человека», — размышляла Наоми.

Была ли размолвка между отцом и матерью глубокой? Лотшин призналась, что были признаки того, что неожиданный уход от ортодоксального иудаизма не давал душе матери покоя. Чтобы не было конфликта в воспитании детей, она тайком зажигала свечи накануне субботы в своей комнате или отмечала еврейские праздники рассказами, как они праздновались в ее семье.

— Противоречия между матерью и отцом привели к большой ссоре, — неожиданно Лотшин касается болевой точки.