Больно было Наоми видеть жизнь Израиля. Его мудрость и талант давали возможность самореализации в любом месте и в любом обществе. Но им владела идея кибуца. Он увлекся утопией, которая сузила горизонты его жизни. Он не видел, а, быть может, не хотел видеть жестокую сторону киббуцной жизни, противоречащую человеческой природе. По мнению Наоми, он был пленен девизом, абсолютно лишенным живого человеческого содержания, под которым вел киббуцное движение страны (Кибуц Арци) ее вождь Меир Яари — «Первым делом, руки». До последнего дня он уже с трудом добирался до навеса фабрики термостатов предприятия «Амкор», боясь ужасного публичного оскорбления тех дней — «Паразит».
Она видела его в эти минуты слабости и сказала: в кибуце создали цветущие дворы и приятные для жизни белые домики, но человека оттолкнули в сторону.
После смерти Израиля, она выполнила его завещание. Построила дом для его единственной дочери вместе с ответственным секретарем Союза журналистов Меиром Бен-Гуром. Но сохранить этот дом не удалось, и дочь вернулась в кибуц Бейт-Альфа, в котором выросла.
По мнению Наоми, ее замужество после смерти любимого человека оказалось неудачным, ибо она не могла освободиться от присутствия Израиля. Он продолжал жить в ее душе и быть рядом во все дни ее жизни. Его портреты продолжали висеть над ее постелью и над рабочим столом в кабинете. В своем завещании она просила быть похороненной на кладбище кибуца Бейт-Альфа, рядом с человеком, с которым, по ее словам, прожила истинно счастливую и чистую жизнь.
Уже лежа в больнице, на смертном одре, до мгновения, когда закрылись ее глаза, она возвращалась к завещанию, чтобы еще и еще раз выкрикнуть правду о своей жизни. Я поклялась ей, что это напутствие мне будет дорого, как моя жизнь.
О Наоми Френкель
«Как немецкая девочка, я не очень была причастна к великой надежде на воссоздание еврейского государства. Ведь родилась я в ассимилированной семье. Когда растешь в такой семье, тема еврейства вообще мало кого интересует. Никто не воспитывал меня еврейкой. С того момента, когда я начала соображать, я слышала в нашем буржуазном доме, что я немка», — рассказывала Наоми.