Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая

Что произошло с германским народом? Ей необходимо беспристрастно оценить нацизм, и сравнить пути реализаций обеих идеологий: нацизма и коммунизма. Ночами она мысленно бродит по берлинским кварталам, бульварам и аллеям. Она работает новыми главами романа. Она пишет о пролетарском Берлине 1932 года. Безработица, болезни, нищета, преступность. Нацисты с помощью подкупа вербуют своих сторонников по улицам и трактирам, используя их для агрессивной пропаганды. И в это же время скульптор Оттокар работает над проектом памятника Гете. Он мечтает поставить его на месте скамьи у газетного киоска коммуниста Отто. Скульптор хочет, чтобы среди этой грязи и запустения сверкали буквы последних слов умирающего Гёте – «Да будет свет!»

На центральной улице Берлина Курфюрстендам Наоми останавливается перед небольшой афишей. Покупает билет и входит в небольшой почти пустой зал. Аполлон? Она удивлена до глубины души. Марго? Актеры из богемной компании ее сестричек-близнецов. После спектакля, когда зал опустел от зрителей, она подходит к низенькой сцене.

«Здравствуй, Аполлон», – обращается она к элегантно одетому актеру.

«Ой, семья Френкель здесь!» – куплетист Аполлон сразу узнает ее. Оглянулся на партнершу и поторопился сказать, что он уже не носит имя Аполлон. Марго молча стояла с ним рядом.

«Семья Френкель не здесь. Я приехала чтобы писать о Германии и возвращусь в Израиль», – сказала Наоми и поинтересовалась у него, что он делает в Германии, и когда вернулся из Бразилии.

«Да, я вернулся в Германию. В Бразилии я страдал от голода. Это другая Германия. Германия освободилась от Гитлера. Вы убедитесь, что это другая страна».

«Видели ли вы Шпаца?»

«Мне рассказали, что он пытался мне помочь, но я не хочу вспоминать о прошлом».

Она в гневе отворачивается и уходит, не прощаясь. Шпац использовал свои связи с нацистским поэтом, одним из руководителей гитлеровской молодежи, чтобы спасти Аполлона, своего еврейского друга, от острога, а друг этот даже не подумал отыскать своего спасителя, чтобы отблагодарить. Лотшин и Руфь, пытавшиеся отыскать Шпаца, получили два разноречивых сообщения о нем. То ли он был уничтожен нацистами, то ли бросил живопись и ухаживает за больными животными в пригородах Берлина. Наоми поехала на ферму, но никто из ее работников не помнил Шпаца из Нюрнберга.

Наоми идет по Фридрихштрассе, улице богатой богемы.

Она заходит в знакомый ресторан.

В романе именно здесь она сведет двух лидеров сионистского движения – Георга Фельдмана и Александра Розенбаума, адвоката из Палестины.

– Я вовсе не преувеличиваю, Георг, извини, что повторяюсь, но кто знает, когда мы еще сможем поговорить. С тех пор, как я прибыл в Европу, мучают меня мысли. Вы не столь чувствительны, как я, к окружающей вас европейской атмосфере. Говорю тебе, не материальный кризис меня беспокоит. Есть в настоящем кризисе нечто такое, что отличает его от всех предыдущих кризисов. Действительность стала небезопасной, действительность духовная и душевная перестала действовать по законам разума.

– Не дай Бог, Александр, не дай Бог! – громко протестует Георг. – Все еще существует естественная духовная реальность по законам, которые можно критиковать по вечным историческим и человеческим понятиям. Это переходный период, и понятно, что явление это преходящее.

– Переходный период? Между чем и чем, Георг?

– Это необходимый результат демократического развития. Завершился период индивидуального либерализма, священных прав частной собственности. Мы, воспитанники либеральной эпохи, не можем понять, что демократия, во имя которой мы воевали, означает равенство. Кончились самостоятельные единоличники. Право на частную собственность уже не священно!

– Нет, Георг, это не так, – Александр кладет свою большую ладонь на стол между стаканами вина, – говорю тебе, что действительность здесь слаба и бессильна, и вовсе не представляет просто переходной период. Это период жестокого испытания. Мы пришли к самому краю, к последней границе мира. И тут, каждый человек должен решить, по какую сторону этой границы он находится, какой стороне он принадлежит. Философствовать, стоя над пропастью, – указывает Александр в пространство набитого до отказа ресторана, – не время.

– Я во многом согласен с тобой. Согласен, что надо действовать, чтобы спастись. Но я не верю в то, что это последний час испытания. Мы живем среди народа с древней культурой в период, зависящий от международного развития. Демократия не только означает равенство равных, но и неравных. Мы, евреи, никогда не будем равны им, отсюда и наше великое разочарование. Но это логический результат переходного периода внутри древней культуры.

– Культуры тоже смертны, Георг. Не провозгласил ли Ницше о смерти всей культуры, о смерти Бога?

– Ну, да, Бог, в общем-то, еще агонизирует, – отвечает в раздумье Георг, – еще борется и колеблется между жизнью и смертью, – и наливает вино в пустой стакан.

Александр замолкает, погружаясь в размышления, затем говорит Георгу: