Королева в тени

Нет, ему о своем затруднительном положении я рассказать не могла. Эдуард меня не спасет. На самом деле, сам того не понимая, он объяснил мне это предельно ясно, и вся моя невеселая перспектива засияла передо мной, как золоченое изображение короля Артура, которое Эдуард только что снова спрятал на полку.

Глава третья

Начало февраля, 1341. Часовня Святого Георгия, Виндзор

Епископ оглядел собравшихся перед лицом Господа, среди которых преобладали представители английской королевской семьи, и призвал всех к тишине простым движением поднятого вверх пальца. Эдуард с Филиппой стояли в толпе среди других. Вернувшаяся из Фландрии королева почтила мою свадьбу своим присутствием, прежде чем удалиться в небольшой особняк в Кингс Лэнгли на семь месяцев, отгородившись до рождения ребенка от всего остального мира в добровольном заточении.

Все взгляды устремились на меня. И на Уильяма Монтегю.

В церкви повисла выжидательная тишина. Высший священник пристально смотрел на меня. Это был епископ Лондонский, а не архиепископ Кентерберийский, как надеялась моя мать. Последний на сегодняшний день был здесь persona non grata, нежеланным гостем в присутствии короля.

Уилл с негнущейся от напряжения шеей повернулся ко мне, нервно скривив губы, что должно было изображать улыбку, а затем вновь вернулся в прежнее положение, с тревогой в глазах глядя на епископа.

Я была ни жива ни мертва. Ни малейшего намека на улыбку. Ни даже тревоги. Внутри у меня не было ничего, кроме зловещей уверенности в неотвратимости происходящего.

В голове после долгих недель непрерывных атак моей матери действительно царила пустота. Я кожей ощущала холод подаренного Филиппой роскошного, расшитого золотом платья из шелка и узорчатого дамаска, достойного принцессы в день ее обручения. Легкие мои леденели с каждым вдохом воздуха, пропитанного запахом ладана. Единственное тепло исходило от державшей мои пальцы руки Уильяма, влажной от нервного напряжения. Искоса поглядывая на него, я видела испарину на его лбу, хотя на дворе стояла промозглая февральская сырость. Я догадывалась, что это объяснялось совсем не тем, что ему сейчас жарко в собольих мехах, которыми были оторочены его воротник, рукава и подол камзола, в коем он чем-то напоминал обезьяну, – непродуманный дорогой подарок королевскому отпрыску от какого-то иностранного посла.

Я стояла перед алтарем, пригвожденная к месту взглядами конгрегации и выгравированных на стенах святых и мучеников. Волосы мои, не покрытые вуалью или чепцом, были распущены в знак непорочной чистоты и чудесными золотыми волнами рассыпались по плечам, бросая своим блеском вызов даже золоченому распятию, перед которым нам предстояло давать свои клятвы.

Полная напряжения свадебная церемония, таившая в себе дурные предзнаменования, давила на меня; она невыносимо отличалась от моего первого обручения – очень сокровенного, личного, окутанного тайной. Всего этого решительно не хватало любому торжественному венчанию. Здесь мы попали в ловушку официального ритуала, где на одеяниях епископа было больше драгоценных камней, чем на свадебном наряде невесты. Слева от меня блистали Эдуард и Филиппа, которым недоставало разве что корон, чтобы подчеркнуть их царственное величие; обоим не было и тридцати, они были такими молодыми и полными надежд. Нед красовался рядом с Изабеллой, напоказ выставлявшей свой реликварий, который, впрочем, выглядел не богаче, чем ливрейное ожерелье Солсбери, которое подарил мне Уильям. Сейчас оно лежало у меня на ключицах, и при каждом моем нервном от переживаний вдохе камни весело переливались на свету.

Я вдруг почему-то вспомнила, что Томас Холланд мне вообще ничего не дарил.

Мою мать буквально распирало от гордости после такого успеха ее политики. Лорд Уэйк бросал на меня угрожающие взгляды, когда я смотрела в его сторону, чуть не доводя меня этим до истерики. Когда мы с Томасом обменивались клятвами, нас тоже окружала компания хищников, хотя последние как раз игнорировали нас.

Графиню Кэтрин поддерживала леди Элизабет, надевшая на себя множество старинных ювелирных украшений. Граф по-прежнему отсутствовал, все еще пребывая в плену в качестве принудительного «гостя» французского короля.

Наконец епископ повернулся к Уиллу. Казалось, вся конгрегация буквально затаила дыхание, чтобы слышать каждое слово наших клятв.

– Уильям Монтегю, vis accípere Joan, hic præsentem in tuam legítimam uóorem juxta ritum sanctaæ matris Ecclesiæ?[7]

Я слышала, как Уилл судорожно сглотнул, но ответил он с готовностью и без колебаний:

– Volo[8].

Он бы не посмел поступить иначе.

Пространство вокруг меня разрасталось, я чувствовала себя очень одинокой и ничтожной. Ну вот, настало время и мне заявить о своих намерениях.