Королева викингов

— Сместить его! — послышался чей-то крик. Из просторных сеней, где было сложено оружие, послышался грохот. Стражники короля обменялись взглядами и сомкнули цепь.

Вновь гомон прорезал голос Сигурда:

— Мир! Мир, говорю вам я, ваш ярл! Все вы присягнули королю. На могиле клятвопреступника вовеки не вырастет трава. Мир!

Тут же он торопливо прошептал на ухо Хокону:

— Ты же сам сказал им, что будешь участвовать в жертвоприношении. Ты ради этого приехал сюда. Неужели твой собственный бог позволяет людям нарушать свои обещания? Позволь мне поправить дело, господин. Я не хочу твоей гибели.

Они оба, и ярл, и король, теперь стояли. Хокон не мог сказать ни слова. Общий шум понемногу затихал, как откатывающаяся волна прибоя, которая неминуемо нахлынет снова.

— Король, — громовым голосом сказал Сигурд, — давай, решим все это дело полюбовно! Мы знаем, что ты вырос и был воспитан за морем, где поклоняются только Христу. Мы можем смириться с этим, ибо ты хороший король, ты вернул нам наши исконные права, даровал мудрые законы и отомстил за нас датчанам. Но, король, постарайся и ты, со своей стороны, уважать свой народ и его обычаи. Вдохни пара от священной пищи, только вдохни. Этого будет достаточно, чтобы сохранить мир и доброжелательность среди нас. — Он обвел взглядом всех присутствующих. — Я собственной рукой со своими людьми покараю того, кто нарушит этот мир, кем бы он ни был.

Какая-то скрепа в душе Хокона подалась. Какая могла быть польза вере, если бы он пал в сражении со своим названым отцом, его верной опорой, лучшим другом, после Брайтнота?

— Да, — сказал он, постаравшись согнать с лица угрюмое выражение.

Люди расступились, освободив ему дорогу к котлу. Хокон схватил кусок чистого полотна, лежавшего на одном из столов, приготовленных для пира, обернул тряпкой засаленную ручку крышки котла, поднял ее, наклонился, быстро втянул в себя воздух, отвернулся и напряженной походкой вернулся на свое место.

После того все могли начать есть и пить, но пир проходил совсем не так весело, как бывало. На следующий день король отбыл на юг.

VIII

Харальд Синезубый дал Харальду Эйриксону большое имение в Ютланде около Ольборга. В этом городе, расположенном на южном берегу Лим-фьорда, имелся оживленный рынок; в одной из церквей находилась кафедра епископа. Западнее города пролив расширялся, образуя просторное приливно-отливное соленое озеро, обрамленное широкой полосой болота; далее лежало множество островов, разделенных еще большим количеством проливов, выходивших в конце концов в Северное море. Дом, подаренный датским королем, стоял в отдалении от города; оттуда были видны только дымы, но известия туда и обратно доставлялись мгновенно.

Гуннхильд провела лето в гостях у Харальда. Ее остальные сыновья владели собственными имениями в других частях страны. Когда Харальд вместе со своими братьями ушел в викинг, он поручил матери управление хозяйством, и она занималась этим вплоть до осени. Ее сердце встрепенулось в груди, когда в женский дом, где она находилась, вбежал мальчик, кричавший о том, что с востока идут на веслах два длинных корабля, полных людей и, по-видимому, добычи.

— Это корабли короля Харальда? — спросила она. Никто не усомнился бы в том, что она имела в виду своего сына короля Харальда Эйриксона. Он уходил с тремя кораблями, но, возможно, отправил один другим путем, чтобы высадить часть дружинников поближе к их домам, или один из кораблей пострадал, или…

— Нет, моя госпожа, — ответил парень. — Я толкался в толпе у причала, услышал разговоры о том, кто это мог бы быть, и решил, что, наверно, лучше всего будет поскорее вернуться и сообщить тебе.

Королева пристально посмотрела на него. Вообще-то она следила за изготовлением гобелена. Наряду с животными и переплетенными ветвями на нем были некоторые узоры, которых никто, кроме нее, не мог разгадать. Они были когда-то изображены на бубне в хижине финнов.

Он ответил ей взглядом, исполненным многозначительности пополам с хитростью. Его звали Киспинг, и он был сыном бедняка. Он пришел сюда по собственной воле несколько месяцев назад, рассчитывая, что в его возрасте — а ему было лет тринадцать — сможет неплохо устроиться. Гуннхильд заметила в нем нечто такое, что подсказало ей: этого мальчишку следует испытать. Ловкий, схватывающий все на лету, готовый и поболтать, и пошалить, но тем не менее не по летам сдержанный, когда это было нужно, он, еще совсем недавно спавший вместе со скотиной и питавшийся объедками, порой даже вместе с рабами, стал ее личным слугой и теперь сидел в конце стола в общем зале и получал ту же самую пищу, что и домашние слуги.