Королева викингов

Сам же Гамли повел тех воинов, которые остались рядом с ним, на юг от хребта. На равнине он заново выстроил свою дружину, и она вновь была готова к бою. Прочие воины сплотились вокруг них. Его братья привели к нему своих дружинников и викингов.

А Эгиль Шерстяная Рубашка оказался в передних рядах войска короля Хокона. Он рубил своей секирой направо и налево, пока наконец не сошелся лицом к лицу с самим Гамли. Они скрестили оружие. Гамли нанес своему престарелому сопернику глубокие раны. Эгиль пал, а вместе с ним и многие из тех, кого он вел за собой.

Тут появился Хокон, закончивший избиение бегущих. Вновь завязался бой. Хокон бился в первых рядах, и враги один за другим падали под его мечом.

Эйриксоны уже давно поняли, что их положение безнадежно. Сохраняя порядок, насколько на то были способны их сподвижники, они отступили к морю. Но те, кто прибежал туда раньше, уже отвели большинство кораблей от берега, а остальные лежали на отмели, и столкнуть их на воду не было никакой возможности, так как шел отлив и вода стремительно уходила. А яростно оравшие воины Хокона были уже совсем близко. Эйриксоны со всеми воинами, оставшимися от их отрядов, бросились в море и поплыли к кораблям, которые уже находились на плаву. Немало беглецов, отягощенных вооружением и ослабевших от ран и усталости, утонуло. Израненный, истекавший кровью Гамли совсем не мог плыть. Затупившийся меч выпал из его руки. Он зарычал от бессилия, упал на отмель и умер.

Скрип весел становился все тише и тише. Его братья уводили корабли в Данию.

С земли их провожали хриплые, крики. Победители размахивали оружием; с клинков у многих до сих пор капала кровь. Впрочем, люди Хокона сейчас хотели только одного — присесть и немного отдохнуть.

Однако вскоре они собрались с силами для того, чтобы оказать возможную помощь своим тяжелораненым, добить тех из врагов, кто еще шевелился, и оттащить брошенные побежденными корабли выше линии прилива.

Часть кораблей они употребили для упокоения своих убитых. Один из кораблей достался Эгилю Шерстяной Рубашке и тем, кто сражался рядом с ним. Дозорные всю ночь отгоняли от своих мертвецов птиц. На следующий день погребальные корабли перетащили на поле битвы и там засыпали землей и камнями. Над могилой Эгиля Шерстяной Рубашки поставили высокий памятный камень.

Наверно, он ушел в обитель своего Одина, подумал Хокон. А затем его пробрала дрожь, ибо он больше не знал, какая участь может ожидать его самого и вообще любого живущего человека.

XXVI

Дождь и ветер плакали за стенами дома Гуннхильд. Пламя свечей и слабо горевшего в очаге торфа лишь немного разгоняло темноту. Киспинг сидел на корточках в углу, где особенно густо собралась тень. Его глаза поблескивали оттуда, как кусочки льда. Он единственный из всех слуг был в доме, когда королева принимала Аринбьёрна Торисона; она знала, что он умел держать язык за зубами.

Женщина и воин сидели в креслах лицом к лицу; он держался натянуто, чувствуя себя неловко, а она — подчеркнуто спокойно, но осторожно, как кошка.

— Я хотела поговорить с тобой наедине, поскольку ты из людей, которых я знаю, больше всех заслуживаешь доверия, — сказала Гуннхильд.

Аринбьёрн покрепче стиснул в кулаке рог с пивом.

— Королева слишком добра, — пробормотал он.

Гуннхильд вскинула брови.

— Эта королева? — Она отпила вина из кубка и сказала тихо, почти без голоса: — Ты был в битве при Растаркольве. И наверняка сохранил голову на плечах, когда чуть ли не все остальные лишились рассудка. Расскажи мне, как там все происходило.

— О короле Гамли я могу сказать очень немного, королева, — приглушенным хриплым басом отозвался он. — Я был далеко справа, с королем Харальдом и остальными его дружинниками. Так или иначе, но началась суматоха.

— Нет, — прервала Гуннхильд Аринбьёрна. — Сейчас я имею в виду не гибель Гамли. — Гамли, Гамли, так похожий на своего отца, даже в том, как он сложил свою голову в дальнем краю, Гамли ушел навсегда. Что ж, в живых оставалось еще пятеро сыновей, которые свершат месть и вернут себе права, которые принадлежали сначала Эйрику, а потом, по очереди, каждому из его старших сыновей. — Расскажи мне, как происходило путешествие, что ты смог увидеть по дороге, что полезного ты узнал во время этого сражения и что ты думаешь обо всем этом.

— Король Харальд спрашивал у меня примерно то же самое, как, впрочем, и у моих товарищей. Ибо теперь он первый из братьев, и… — Аринбьёрн прекратил подыскивать слова, — если мне будет позволено так сказать, он всегда был наиболее вдумчивым из всех.

В памяти Гуннхильд промелькнули Брайтнот, епископ Регинхард, даже Вуокко и Аймо, с которыми она в незапамятные времена делила грязную финскую хижину.

— Я не назвала бы ни одного из них глубоким мыслителем, — с мрачной насмешкой сказала она, — но, впрочем, Харальд быстро соображает и может видеть дальше своего носа.

Аринбьёрн не поддержал насмешки.