Королева викингов

И все же — если была сделана великая ошибка, то могло ли это само по себе перевернуть мир так, чтобы от всех ее деяний происходил один только вред, подобно тому, как опрокидывается лодка рыбака, взявшего слишком круто бортом к волне? Могло ли быть так, что ей, ее мужу, ее сыновьям пришлось в течение долгих лет отчаянно цепляться за киль, а штормовые волны отрывали их одного за другим и уносили прочь?

Она почувствовала внезапный, удививший ее самое, прилив нежности к сыну. Харальд остановился. Она тоже. Он повернулся к матери. Той показалось, что из-за костистого мужского лица, обрамленного золотой бородой, показался образ маленького мальчика, которого она видела во время своих, всегда чересчур коротких, посещений дома, где он воспитывался.

— Мать, — негромким голосом, в котором чувствовалось потрясение, воскликнул он, — я нисколько не хотел как-то обидеть тебя. Ты всегда делала для нас все, что могла. Твои находки, советы, твоя мудрость были для нас факелом в темноте. И… и… Я задумывался кое о чем. И многие задумывались тоже. Но ведь я не задавал вопросов, правда? И к тому же никому не позволял ни о чем спрашивать. О, иногда мне так хотелось… — Он проглотил конец фразы. — Но это должно остаться между тобой и Христом.

Его голос вновь окреп, и слова прозвучали звонко:

— Я никогда не покину тебя.

Любовь поднималась в ней, как прилив в узком фьорде, над которым стоял дом ее детства.

Она была готова закричать: «Ты уже готов это сделать, Харальд. После всех моих предупреждений, предчувствий, дурных снов и, да, гаданья по рунам ты все же уезжаешь. Я прошу тебя, не разбивай мое сердце».

Нет. Она заставила себя сдержаться. Ведь это его гордость, настолько же, насколько и верность, заставила его произнести эту клятву. Она не может никому, даже собственному сыну, уступить в гордости. Она — мать королей.

И ведь могла же, могла она и ошибиться.

— Я собиралась в последний раз просить тебя еще раз подумать об этой поездке, — обычным ровным голосом сказала она.

Харальд тоже успокоился.

— Я ждал этого. — Он вздохнул и улыбнулся. — Ладно, говори, я потерплю.

Гуннхильд покачала головой.

— Нет. Это было бы бесполезно. — Она взяла сына за руку. — Давай воспользуемся этим прекрасным днем и погуляем столько, сколько ты сможешь уделить времени прогулке.

Она продолжалась час или два. Гуннхильд, главным образом, вела разговор о тех тихих, спокойных счастливых временах, которые выпадали им вместе. Несколько раз ей удавалось вызвать у сына смех.

Потом наступила короткая ночь. В полутьме мерцало несколько звезд.

С утренним отливом два длинных корабля двинулись в путь. Одним командовал Харальд, а вторым Аринбьёрн. Третий корабль должен был присоединиться к ним в Викине. Вода блестела, легкие корпуса кораблей играли, словно застоявшиеся кони. Сильные молодые люди стояли возле бортов, махали руками и кричали прощальные слова. Шум взбудоражил чаек, бакланов, буревестников, чистиков, олуш, прочих морских птиц, и они с пронзительными криками взвились в воздух. Поскольку корабли шли с миром, их надменные носовые фигуры были убраны. Но Харальд стоял на носу своего корабля, и ветер развевал красный, как пламя, плащ, прикрывавший плечи короля.

На мачтах с грохотом подняли реи. Раскрашенные яркими полосами паруса — на корабле Харальда парус был украшен изображением черного ворона — поймали ветер. Корабли накренились, под форштевнями запенилась вода.

— Прощайте, прощайте! — кричали мужчины, женщины, мальчики и девочки, стоявшие на причале. — Да поможет вам Тор, да смилуется над вами Ньёрд, — желала часть из них, а меньшее количество напутствовало: — Да будет с вами Христос и все его святые.

Гуннхильд стояла молча; стражники стеной окружали ее. Она не должна была приносить жертву языческим богам. Ее заклинания оказались бессильны. Она не могла представить себе, как Христос воспримет, если она в своих грехах станет молиться за сына. И потому она не осмеливалась на это.

XIX

Рог гремел так, будто это ревел тот самый зубр, с черепа которого его срезали. В ответ его звуку завопили и заметались над водой белокрылые чайки. Люди смотрели на море, и их ликующие вопли далеко разносились над водой.