Королева Виктория

10 марта она решила, что будет наблюдать за свадебной церемонией из ложи Екатерины Арагонской. Послы, кавалеры ордена Подвязки во главе с Пальмерстоном и известные государственные деятели уже заняли свои места в церкви Святого Георгия, когда Виктория появилась в королевской ложе слева от алтаря. Это было ее первое появление на публике. Тишина установилась такая, что пролети по залу муха, ее жужжание было бы услышано. Ее зять Эрнест Саксен-Кобургский принялся объяснять ей порядок церемонии, и поразительное сходство герцога с принцем-консортом привело в оцепенение всех присутствующих, инстинктивно поднявших в этот момент глаза на свою государыню. Черная вуаль Виктории ниспадала на ее шелковое платье с белой оторочкой, на которое она приколола брошь с миниатюрным портретом Альберта. Единственным ярким пятном в ее одеянии была голубая лента ордена Подвязки. «Она выглядела вполне здоровой, но несколько похудевшей и постаревшей, а на лице ее явно читались следы постигшего ее великого горя и тяжких забот», — писала «Таймс». Дизраэли, который чуть дольше, чем позволяли приличия, рассматривал ее в монокль, удрученно опустил глаза.

Ее детей провезли в карете по Виндзору. Поездка восхитила Беатрису, «sweet baby»[90], которая восторженно воскликнула: «Я никогда не думала, что в лавках могут продаваться корсеты!» Маленькая принцесса, как и ее сестры Ленхен и Луиза, была одета в белое с сиреневым платье. Беременная Алиса была в фиолетовом. Вики с «выражением бесконечной любви и почитания» во взгляде склонилась перед матерью в глубоком реверансе. Она держала за руку своего сына Вильгельма Прусского, который уже тогда просто из кожи вон лез, чтобы обратить на себя внимание. По дороге он выбросил из окна кареты муфту одной из своих теток. А во время службы занимался тем, что выковыривал из своего перстенька вставку из горного хрусталя, а затем укусил за ногу своего юного дядюшку Артура, одетого в килт, когда тот сделал ему замечание.

Когда блистательная Дженни Линд запела церковный гимн, сочиненный Альбертом, Берти посмотрел на мать, которая подняла к небу полные слез глаза. Церемония прошла с такой пышностью, с какой могла поспорить лишь сопровождавшая ее неразбериха. Пальмерстону пришлось возвращаться в Лондон поездом в вагоне третьего класса, впрочем, как и леди Вестминстер, на которой были диадема и бриллиантовое колье стоимостью в 500 тысяч фунтов стерлингов.

Виктория одной из первых покинула королевскую церковь, чтобы встретить молодых по их прибытии во дворец.

Вместе с Берти и Алике она позировала для официальных фотографий, устремив грустный взгляд на бюст Альберта, а потом обедала в компании одной лишь Беатрисы. К вечеру она отправилась вместе с Луизой в мавзолей мужа и вернулась из этого «дорогого ей места» успокоившейся и умиротворенной. Но на следующий день она опять расстроилась, наблюдая за тем, как удаляется карета молодоженов, провожаемая восторженными криками. Она стояла у окна, безутешная и разбитая, не имея рядом никого, кто мог бы удовлетворить «ее огромную потребность в любви и нежности, в то время как две ее дочери имели каждая по любящему супругу, а Берти увозил в Осборн нежную и чистую новобрачную, сокровище, которое ему посчастливилось завоевать». В своем вечном черном платье королева превратилась в виндзорскую вдову. Все, что ей осталось теперь, так это нежно гладить слепок с руки Альберта, который не покидал ее ночного столика. Никогда еще она не чувствовала себя столь сиротливо.

Глава 16

От Парижа до Мадрида, от Вены до Санкт-Петербурга расползались слухи, что Виктория отказывается верить в смерть мужа, что она, как и ее дед, потеряла рассудок. Когда принц Александр Гессенский ехал в Лондон на свадьбу Берти, его сестра, русская царица, взяла с него слово, что он непременно напишет ей, «в своем ли уме королева», после того как увидит ее собственными глазами. И он написал ей, что никогда еще не встречал более здравомыслящего человека.

Значит, она просто ломала комедию? «С рассвета и до заката только работа, работа, работа: письма, которые надо писать, вопросы, на которые надо отвечать, и т. д. Все это ужасно изнурительно, и если бы у королевы вечером не было бы хотя бы относительного отдыха, ее уже давно не было бы в живых. Ее ум постоянно перенапрягается», — жаловалась королева. Ритм жизни правительства отныне зависел от ее мигрени и невралгии. Как и во времена Георга III, у возвращавшегося из Виндзорского дворца министра коллеги первым делом интересовались состоянием здоровья королевы. Ее личные врачи, допустившие столько ошибок при лечении Альберта, ловили каждый ее взгляд. Ее щеки часто горели нездоровым румянцем, что было одним из симптомов порфирии, и доктор Дженнер вслед за Штокмаром и Кларком начал опасаться, что она унаследовала болезнь своего деда.