Королева Виктория

У Дании не было никаких шансов дать отпор пруссакам и австрийцам, чьи армии в феврале[94] вторглись на спорные территории Шлезвиг-Гольштейна. Алике лила по ночам слезы, думая о своем бедном папочке. Но английское правительство по своему обыкновению не собиралось ввязываться в войну на континенте. Лорд Рассел ограничивался отправкой нот, призывающих противоборствующие стороны к мирному завершению конфликта.

Берти уверял, что, если бы еще в первые дни войны англичане отправили свой флот на Балтику, этого было бы достаточно, чтобы тут же прекратить кровопролитие. Его возмущала пассивность правительства перед надменностью и бесцеремонностью Бисмарка: «Эта ужасная война навсегда останется пятном в истории Пруссии, и я считаю, что наше правительство допустило ошибку, решив не вмешиваться в конфликт. Что до вечных нот лорда Рассела, то на континенте они нужны всем как прошлогодний снег, и министры, которым они были адресованы, видимо, используют их для раскуривания своих сигар».

А Вики возмущалась по поводу притязаний Дании и «абсурдных, несправедливых и грубых» нападок английской прессы. 13 апреля она писала матери: «Вопросы, которыми задаются на наш счет в Англии и Вене, инспирируются разными истеричными личностями. Непрерывное вмешательство Англии в дела других народов ныне воспринимается за границей как нечто настолько забавное, что даже перестало вызывать у нас здесь раздражение. Но какое же это тяжкое испытание для английского сердца видеть, до коей степени скомпрометировано достоинство его страны и как низко пал ее авторитет!»

Поражение Дании было столь сокрушительным, что английское правительство перепугалось. В середине апреля Пальмерстон и Рассел срочно созвали в Лондоне мирную конференцию. Вики писала матери: «Король никогда не упускает возможности повторить, что он очень благодарен вам за предпринятые вами попытки сохранить мир. Он убежден, что если бы не вы, все пошло бы совсем по-другому... Должна признаться, что меня беспокоит одна вещь: это вражда между нашими двумя странами... Сейчас, когда моего дорогого папочки нет в живых, я пребываю в постоянном страхе, что связывавшие их узы ослабнут, а однажды и вовсе порвутся».

Чтобы сохранить мир в королевской семье, Виктория, по совету дяди Леопольда, запретила вести у себя в доме любые разговоры о Шлезвиг-Гольштейне: «Мой ангел хотел, чтобы его дети всегда были веселы и счастливы». Королева, которая в память об Альберте слепо поддерживала Пруссию, между тем начала отдавать себе отчет в том, что «бедный папочка» никак не мог предвидеть, какой оборот примут эти «ужасные события». В июле она еще наивно надеялась, что Бисмарк, одержавший победу, проявит великодушие. «Восстановите мир, отдайте эти герцогства милейшему Фрицу Гольштейнскому, и покончим с этим», — увещевала она Вики.

Но в октябре на новой мирной конференции, собравшейся в Вене, Германский союз заявил об аннексии двух спорных герцогств, которые Бисмарк уже видел в составе Пруссии. Английское общественное мнение было возмущено до такой степени, что даже палата лордов позволила себе выпады в адрес королевы.

Все эти семейные дрязги и критика со всех сторон задели ее самолюбие. И в самый разгар бушевавшей на европейском континенте бури Виктория вдруг вновь обрела веру в свои силы. «Я рада, что эти заботы и неприятности не выпали на долю нашего дорогого папочки, ибо он мог бы сделать еще меньше моего», — писала она Вики.

И, наконец, покорность судьбе, «с чем мне было так трудно смириться вначале», притупила ее отчаяние. В июне в своей коляске с траурной драпировкой она проехала через Лондон, направляясь на открытие выставки по садоводству, и всюду ее встречала ликующая толпа, хотя «мое несчастное лицо и черное платье красноречиво говорили о моем состоянии». При этом она была явно польщена, что приветствовали ее еще более бурно, чем Берти и Алике. «Принц и принцесса Уэльские выглядели разочарованными... Еще бы, ведь ради них никто не останавливался и не бежал к ним так, как всегда делали ради меня и как с удвоенным энтузиазмом делали это сегодня», — гордо сообщила она дядюшке Леопольду.

В декабре, получив ее согласие на это, Фиппс и Дженнер решили привезти в Осборн Брауна. Ее врач хотел, чтобы она возобновила прогулки верхом, но Виктория чувствовала себя уверенно в седле только тогда, когда ее кобылу Флору вел под уздцы ее гилли.