Королева Виктория

Какое счастье для государыни, когда ее так любят, нежат и всячески поддерживают. И какая деликатность в тот самый момент, когда в Глазго ужасный мистер Г провозгласил наступление новой эры социальной справедливости и независимости народов! Восторженная толпа собралась послушать его при свете факелов. «Темные люди думают, что смена правительства принесет им хорошие урожаи и подъем производства», — горячилась Виктория в письме к Вики.

Увы, со всех концов империи поступали тревожные новости! После зулусов афганцы вырезали английский гарнизон в Кабуле, одним из первых пустив в расход представителя ее величества в Афганистане Луи Каваньяри. И опять за афганцами стояли русские! И многие англичане стали думать, что у Лондона иссякли силы и он не в состоянии уже играть роль эдакого нового Рима, за что всегда боролся Пальмерстон. Имперская политика обходилась слишком дорого, она требовала больших человеческих жертв и денег налогоплательщиков.

В отличие от Гладстона постоянно болевший Дизраэли не мог уже подниматься на трибуны, чтобы защищать империю. А Виктории нужно было отбыть в Дармштадт на конфирмацию Виктории и Эллы, старших дочек Алисы. Она чувствовала себя обязанной заменить в этот день девочкам мать. И в Баден-Бадене, где она выкупила шале Феодоры, Браун принес ей телеграмму, сообщавшую «ужасную новость»: либералы одержали победу с самым большим перевесом голосов за все время ее правления. В своем дневнике она записала: «Я рассматриваю падение нынешнего правительства как огромное несчастье для общества». Дизраэли писал ей: «Расставание с Вашим Величеством вещь для меня почти невыносимая». В порыве чувств Виктория попросила его перестать обращаться к ней как к величеству и во множественном числе: «Я не знаю, как отблагодарить вас за ваше трогательное письмо, излишнюю формальность которому придает лишь обращение в третьем лице... я очень рассчитываю на то, что вы останетесь моим другом, к которому я всегда смогу обратиться и на которого всегда смогу положиться. Надеюсь, что в воскресенье утром вы приедете в Виндзор, проведете там весь день, отужинаете с нами и останетесь ночевать во дворце».

Но кем заменить этого незаменимого друга? Лордом Грэнвиллом, который голосовал против ее титула императрицы? Лордом Хартингтоном, лидером либеральной партии? Напрасно Диззи называл его «Харти-тарти», именно ему она отдавала предпочтение. Но Гладстон не соглашался на другой пост, кроме поста премьер-министра. Королева ссылалась на расстроенные нервы, уверяла, что окончательно сляжет, даже грозила отречением от престола, все было напрасно. Ей пришлось смириться не только с назначением этого «полусумасшедшего», но и с введением в правительство двух ярых республиканцев: Дилка, который заявлял, что Англия прекрасно может обойтись без монархии, и Чемберлена, демонстрировавшего не меньшую враждебность к короне. Чемберлен был сыном богатого промышленника и мэром Бирмингема. Королева потребовала от обоих письменных извинений за их дерзкие высказывания. А затем, сочтя это недостаточным, повторного покаяния. В этом правительстве ее «единственным, непредвзятым и искренним другом» был герцог Аргайлл, свекор Луизы.

Гладстон немедленно пошел в наступление. Во время избирательной кампании он обещал провести реформу избирательной системы. Солсбери, лидер консерваторов, требовал перераспределения мест в парламенте, чтобы его партия не растворилась в огромной массе либералов или радикалов. Но перепуганные члены палаты лордов отклонили закон о реформе. «Пэры идут против народа! — кричали рабочие и предлагали: — Разгоните их или заставьте подчиниться». В своей «Иоланте», принесшей им очередной успех, Гилберт и Салливан заставляли смеяться переполненные залы над словами: «Палата лордов ничего не делает, но делает это хорошо». Вышедший на улицы народ ополчился против этой палаты с передававшимися по наследству местами, которую называл «памятником древности» и «музейной рухлядью». Виктория напомнила Гладстону, что социализм совсем не означает революцию: «Положение монарха было бы абсолютно невыносимым, если бы не существовало равновесия сил и сдерживающей власти! Королева никому не собирается уступать... и она требует, чтобы мистер Гладстон обуздал, как он умеет это делать, своих слишком рьяных и агрессивных коллег».

Чтобы пополнить государственный бюджет, Гладстон решил ввести налог на пиво. По мнению Брауна, это было жуткой глупостью, поскольку в первую очередь ударило бы по малоимущим гражданам. Королева не могла своей властью запретить это шаг, но была согласна с аргументами ее верного шотландца, отнюдь не лишенными здравого смысла: «Состоятельные классы, которые, как правило, пьют вино, могут предаваться этому удовольствию без ограничений, и у них достаточно денег, чтобы позволить себе это. Но бедняки не могут платить лишнего за напиток, который в большинстве районов страны является единственным доступным им».