При всей неприемлемости политики мистера Гладстона, было в нем нечто еще более противное Виктории. Ей не нравилось его личное к ней отношение. Нельзя сказать, чтобы в общении с нею мистер Гладстон допускал неуважение или невежливость. Напротив, его манеры и в разговоре, и в переписке с монархом были безукоризненны. Будучи глубоко и страстно консервативным, что до самого конца его невероятной карьеры придавало неожиданную окраску его необъяснимому характеру, мистер Гладстон рассматривал Викторию с почти что религиозным благоговением — как священное воплощение вековых традиций, жизненно важный элемент британской конституции, королеву волею парламента. Но, к сожалению, леди не приняла комплимента. Суть ее антипатии выражает хорошо известная жалоба: «Он обращается ко мне, как к собранию», — впрочем, подлинность фразы вызывает некоторые сомнения, поскольку ее стиль уж очень близок к эпиграмме, что не свойственно Виктории. Она была вовсе не против, чтобы ее рассматривали как некую общественную инстанцию; она и была ей на самом деле и прекрасно это знала. Но она была еще и женщиной, и видеть, что тебя воспринимают
И все же его преданность оставалась непоколебимой. Во время заседаний Кабинета премьер-министр, переполненный радужными видениями, мог начать выступление с прочтения вслух писем по текущему вопросу, полученных им от королевы. Аудитория внимала в полной тишине, пока мистер Гладстон с глубокой торжественностью декламировал одно за другим королевские послания, со всеми их акцентами, восклицаниями и грамматическими странностями. Ни малейшего примечания, к чему бы оно ни относилось, никогда не опускалось; и затем, после подобающей паузы, Кабинет приступал к работе.