Королева Виктория

24 мая она праздновала свой день рождения. Ей исполнялось двадцать лет: «Я чувствую себя так необычно, мне хорошо, и я знаю, что двум людям обязана большим, чем могла бы дать им сама, это моя любимая Лецен и мой любимый, великолепный лорд Мельбурн». Но вечером она не замечала никого, кроме русского царевича с его сильными руками. На этом балу она впервые танцевала мазурку: «Великий князь так замечательно танцует этот танец, что мне приходилось очень стараться, чтобы не отстать от него, кружась по кругу, меня словно затягивало в водоворот, как в вальсе, и это было очень приятно». Танцуя народный немецкий танец, в котором пары, пролезая под носовым платком, должны были близко склонить головы друг к другу, высокорослый кавалер зацепился волосами за диадему своей монаршей партнерши: «Никогда еще я не проводила так приятно время, нам всем было ужасно весело. Я легла в постель без четверти три, но не могла заснуть до пяти часов». Праздник закончился 29 мая: «Мне было грустно, потому что уезжал этот милый юноша, в которого, как мне кажется, я немножко влюбилась (шучу)». Александр не стал говорить Виктории, что уже был тайно обручен со скромной и набожной немецкой принцессой Марией Гессенской.

На следующий день она заметила лорду Мельбурну: «Молодая особа, как я, должна время от времени общаться с молодыми людьми». На что премьер-министр ответил ей, как обычно, со слезами на глазах: «Нет ничего более естественного». Больше всего она любила танцевать быстрые кадрили. В такие моменты она забывала даже о своем лорде М. Считалось, что Виктория танцует лучше всех в королевстве. И она гордилась этим.

30 мая герцог Суссекский устроил в Кенсингтоне большой праздник в честь Виктории. В саду натянули шатер из муслина. В центре установленного там огромного стола возвышался массивный серебряный подсвечник — подарок франкмасонов герцогу, который в течение двадцати пяти лет был их великим магистром. Пламя свечей отражалось в тарелках, которые тоже были из серебра. На этом празднике на фоне сельского пейзажа, знакомого Виктории с детства, все разговоры вращались вокруг ссоры королевы с ее матерью. Спикер палаты общин пытался убедить Мельбурна, что Лецен — это «притаившаяся в траве змея», а королева — «бессердечный ребенок».

А через несколько дней Конрой объявил о своем решении уехать в Рим, что вызвало всеобщее облегчение. Это Веллингтон, выступавший в роли третейского судьи как в крупных делах государственной важности, так и в мелких склоках при дворе, уговорил злого гения герцогини покинуть Англию.

Но дело Флоры Гастингс на том не закончилось. Англию продолжал будоражить этот скандал. Придворная дама герцогини чувствовала себя все хуже. Королева и ее премьер-министр опасались фатального исхода, способного придать трагедии новый импульс: «Как вы верно заметили, мадам, смерть этой женщины может поставить нас в весьма затруднительное положение». В конце июня королева нанесла новый визит леди Флоре и попыталась оправдать недоразумение, ставшее причиной скандала: «Она была похожа на труп, но живот ее выпирал так, словно она ждала ребенка». Спустя неделю Виктория записала с непривычной для нее лаконичностью: «Бедняжка почила с миром».

Общественное мнение, священнослужители и газетчики вновь всколыхнулись и бросились на защиту безвременно ушедшей из жизни жертвы дворцовых сплетен. Образ «Ее Грациозного Величества» резко померк. Добропорядочное пуританское общество обвиняло ее во фривольности, в излишнем увлечении тряпками, балами и маскарадами.

Тори, все еще не оправившиеся после провала Пиля, прозвали ее «Party Queen» — королевой лишь одной партии вигов! Ее провожали свистом во время ее прогулок верхом в компании премьер-министра. На скачках в Аскоте какой-то сторонник консерваторов выкрикнул ей прямо в лицо: «Миссис Мельбурн!»

При этом главным виновником разыгравшейся драмы был не премьер-министр, а доктор Кларк, и Виктория совершала грубую ошибку, упорствуя в своем нежелании расставаться с поставившим неверный диагноз медиком. Но ведь именно он лечил ее вместе с фрейлейн Лецен в Рамсгейте в 1836 году, когда ей было так плохо, а Конрой с герцогиней без всякой жалости третировали ее. Главное же — Виктория не любила кому бы то ни было уступать. Отказавшись пойти на компромисс с Пилем, она совершила свою первую в жизни политическую ошибку, которую признает много лет спустя: «Я была слишком молода». Уже второй раз в этом, 1839 году ее чисто ганноверское упрямство давало о себе знать. Ее истинная натура раскрылась во всей красе. Оказалось, что юная королева, такая живая и грациозная, подвержена неконтролируемым вспышкам гнева, а также умеет показать свою власть. Последние события не заставили ее образумиться: «Я призналась лорду М, что чувствую, как мой характер все больше и больше портится».