Королева Виктория

Уже на первой встрече с королевой сэр Роберт поднял вопрос о том, что королевский двор состоит исключительно из вигов. Лорд Мельбурн подготовил к этому Викторию: она должна настаивать на том, что выбор ее ближайшего окружения является ее законным правом. Но если Пиль не согласится с этим и будет требовать, чтобы и среди придворных дам королевы сохранялось равновесие между тори и вигами, она должна будет подчиниться этому требованию, дабы избежать опасности «попасть в ту же ситуацию, что сложилась во Франции, где ни одна из партий не могла сформировать правительство и управлять страной».

Пиль, с которым она вновь увиделась на следующий день, потребовал, чтобы она рассталась с герцогиней Сазерленд и леди Норманди, женами его самых ярых оппонентов-вигов. Но Виктория терпеть не могла перемены и желала сохранить неизменным круг своих друзей. Став жертвой нападок Гастингсов, она была убеждена, что фрейлина-тори типа леди Флоры будет лишь шпионить за ней и нарушать ее спокойствие. Кроме того, она больше не желала «иметь над собой регентов, словно ребенок». Она достаточно настрадалась от постоянной опеки в Кенсингтоне.

Компромисс был невозможен. Не питая никаких иллюзий относительно того будущего, что ожидало правительство, которое ему никак не удавалось сформировать, Пиль отказался от этой затеи. Виктория тут же отправила записку лорду Мельбурну: «Будьте наготове, поскольку вы можете вскоре понадобиться мне». Тем же вечером он собрал у себя в Мельбурн-хаусе всех своих министров, которые съехались к нему из оперы и из гостей. Он зачитал им письмо королевы, выдержанное в елизаветинском стиле: «Сейчас они хотят лишить меня моих придворных дам, а потом, как я полагаю, доберутся до моих костюмерш и горничных. Они надеются, что со мной можно обращаться как с ребенком, но я покажу им, что я королева Англии». После трехчасовых дебатов министры решили не покидать «такую королеву и такую женщину», которая столь решительно встала на защиту партии вигов. Мельбурн заявил в палате общин: «Явозвращаюсь на свой пост по одной-единственной и крайне важной причине: я не могу покинуть мою королеву в трудный для нее момент, когда ее одолевает тоска, а главное — когда ей выдвигают недостойное ее положения требование, выполнив которое, она поставила бы свою власть в зависимость от любых капризов политических партий».

На следующий день королева принимала русского царевича Александра. Будущий царь Александр II страшно возмущался, узнав, какое унижение ее заставили пережить. Царевич был необычайно привлекательным, высоким и стройным молодым человеком, слывшим одним из лучших танцоров в Европе. На балу, устроенном в его честь в Букингемском дворце, Виктория просто светилась от счастья. Окруженная друзьями, она вновь встретилась со своим премьер-министром, «еще более красивым, чем обычно», на фоне кислых мин Веллингтона и Пиля. Она дала свой первый бой на политическом фронте и выиграла его.

Больше двух недель Виктория устраивала для русского гостя приемы, скачки, концерты и водила его в театр, где их неизменно встречали бурными аплодисментами. Когда они ехали в карете по улицам столицы, толпа громко скандировала: «Да здравствует королева! Браво!» В Лондоне страсти накалились до предела. Тори кипели от возмущения и кричали о заговоре. Бенджамин Дизраэли написал открытое письмо в «Таймс»: «К несчастью, мадам, самой тягостной обязанностью британского правительства является возложенная на него обязанность негласно присматривать за окружением государыни. Совершенно очевидно, что нельзя попустительствовать некоторым вещам при'дворе, иначе это может привести к нежелательным последствиям или каким-либо осложнениям на правительственном уровне. Широкой публике, которая не знает, что королевский характер с самого детства формируется в условиях постоянной необходимости контролировать себя, трудно представить, что королева может держать в секрете от своего ближайшего окружения, вхожего в ее будуар, вопросы государственной важности». Виги обвиняли своих противников в имперских замашках, желании разлучить королеву с ее друзьями и попытках нарушить ее душевный покой.