Королева Воздуха и Тьмы

Теперь, когда Диана ушла, Эмма и Джулиан молча поднялись по ступенькам дома над каналом. Несколько охранников были размещены вокруг площади, но она все равно ощущалась пустой. Этим утром дом был полон людей; теперь же здесь были только она и Джулиан. Он сдвинул задвижку на парадной двери и повернулся, чтобы подняться по лестнице, не сказав ни слова.

— Джулиан, — сказала она. — Нам нужно… мне нужно поговорить с тобой.

Он остановился, положив руку на перила. Он не стал поворачиваться, чтобы взглянуть на нее.

— Разве это не клише? — сказал он. — «Нам нужно поговорить?»

— Да, и именно поэтому я изменила его на «Мне нужно поговорить с тобой», в любом случае, это факт, и ты знаешь об этом, — сказала Эмма. — Тем более, что мы собираемся побыть наедине друг с другом в течение следующих нескольких дней. И должны вместе встретиться с Инквизитором.

— Но дело вовсе не в Инквизиторе. — Наконец-то он повернулся, чтобы посмотреть на нее, и его сине-зеленые глаза язвительно горели. — Разве не так?

— Нет, — сказала Эмма.

На мгновение она задумалась, не собирается ли он вообще отказаться от разговора, но в конце концов он пожал плечами и продолжил молча подниматься наверх. В его комнате она закрыла дверь, и он устало рассмеялся.

— Тебе уже не нужно этого делать. Здесь больше никого нет.

Эмма могла бы вспомнить о времени, когда они были бы рады иметь целый дом в своем распоряжении. Когда это была мечта, которую они разделяли. Дом для себя, навсегда, на всю их жизнь до конца дней. Но это казалось почти кощунством — думать об этом, когда Ливви умерла.

Раньше она смеялась над Кристиной. Проблеск радости в темноте.

Теперь ее трясло в то время, как Джулиан обернулся, с по-прежнему пустым лицом, и посмотрел на нее.

Она приблизилась к нему, не в силах остановить себя от изучения его лица. Однажды он объяснил ей, что его любимым моментом в живописи и рисунке был тот момент, когда иллюстрация оживала. Прикосновение краски или кончика карандаша, которая преображала рисунок из плоской копии в живую, дышащую интерпретацию… улыбку Моны Лизы, взгляд в глазах Девушки с Жемчужной Сережкой.

Вот что ушло из Джулиана, подумала она, снова дрожа. Тысячи эмоций, которые всегда жили за его выражениями: любовь для нее, для его братьев и сестер, которая скрывалась за его глазами. Даже его беспокойство, похоже, полностью исчезло, и это было самым странным, чем что-либо еще.

Он сел на край кровати. На ней лежал блокнот на спиральной пружине для рисунков, который он небрежно отбросил в сторону, почти под подушку.

Джулиан обычно был привередлив на счет своих работ; Эмма отбросила желание спасти блокнот для эскизов. Она чувствовала себя потерянной в море.

Казалось, что все изменилось.

— Что с тобой происходит? — сказала она.

— Я не понимаю, о чем ты, — сказал Джулиан. — Я скорблю по моей сестре. Как по-твоему я должен себя вести?

— Не так, — сказала Эмма. — Я твой парабатай. Я чувствую, когда что-то не так. И горе не исключение. Горе — это то, что я чувствую, что я знаю. Это то, что ты чувствовал прошлой ночью. Но то, что я чувствую от тебя сейчас, Джулиан, это вовсе не оно. И это пугает меня больше всего.

Джулиан молчал некоторое время.

— Это прозвучит странно, — в конце концов сказал он. — Но могу ли я прикоснуться к тебе?

Эмма шагнула вперед таким образом, чтобы оказаться между его колен, в пределах досягаемости.

— Да, — сказала она.

Положив ладони на ее бедра, чуть выше пояса джинсов, он подтянул ее ближе, и она осторожно взяла в руки его лицо, проведя кончиками пальцев по его скулам.

Он закрыл глаза, и она почувствовала, как его ресницы задели ее пальцы. Что это? думала она. Что это Джулиан? Это не было похоже на то, словно он никогда ничего не скрывал от нее; нет, он скрывал от нее целую тайную жизнь в течение многих лет. Иногда он был похож на книгу, написанную на неразборчивом языке. Но теперь он был похож на книгу, которая была закрыта и заперта на дюжину тяжелых замков.

Он наклонил к ней голову, затрагивая ее кожу мягкими волнистыми волосами там, где задралась ее футболка. Он слегка приподнял голову, и она почувствовала теплоту его дыхания сквозь ткань. Она вздрогнула, когда он мягко поцеловал ее прямо над ее бедром; а когда он поднял на нее взгляд, то глаза, у него горели лихорадочным блеском.

— Полагаю, что я только что решил нашу проблему, — сказал он.

Она проглотила свое желание, замешательство и клубок неразборчивых чувств.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда Роберт Лайтвуд умер, — сказал Джулиан, — мы потеряли наши шансы на изгнание. Я подумал, что, может быть, горе и всепоглощающая боль, заставят меня разлюбить тебя. Его руки все еще были на бедрах Эммы, но она не чувствовала себя успокоившейся: его голос его был пугающе ровным. — Но это не так. Ты знаешь это. Прошлой ночью…

— Мы остановились, — сказала Эмма. Ее щеки покраснели, когда она вспомнила душ, скомканные простыни и солено-мыльный вкус поцелуев.