Королева Жанна. Книги 4-5

К вечеру доктринеры нашли себе место: они засели в монастыре Укап и в Коллегии Мури, выставили оружие из всех окон и приготовились дорого продать свою жизнь за кардинала и к вящей славе Бога — но никто не трогал их там.

Первая ночь застала в Толете мертвую тишину, которую нарушали только тяжелые шаги патрулей Кейлембара. По черной воде Влатры тихо плыли белые трупы. Ни души не было на улицах. Лишь одну карету, сопровождаемую десятком всадников, остановили у Фригийских ворот. Это оказался македонский посланник, граф Эдко — он покидал Толет по указу своего короля. Его беспрепятственно выпустили из города.

Аскалер был черен и нем, как склеп; фригийцы статуями стояли у запечатанных входов. Кейлембар, выйдя из Рыцарского зала, сказал столпившимся у лестницы членам совета Лиги:

— Принцепс будет жить в Мирионе. Аскалер весь провонял девчонкиными духами, бас-самазенята.

Этой мужественной шуткой закончился первый день победителей.

Окошечко в северной башне Мириона, над черной водой Влатры, светилось всю ночь. Вождь не спал, но уже не потому, что он стенал и угрызался: ах, зачем я это сделал? Это было бесполезное занятие, да и некогда было. Всю ночь он неусыпно работал — ему предстоял тяжелый день, и надо было подготовиться. И к утру он был готов.

Ибо с первыми лучами солнца Браннонидов — Мирион заполнился людьми, жаждущими видеть нового властелина. Бледный от гнева епископ Толетский стоял перед дверью первым — но первым был все-таки впущен комендант Таускароры, шевалье Сео.

— Учтите и запомните, — продиктовал ему Фрам, — королева должна содержаться как королева. Исполнять любое ее желание — любое, за исключением прогулок и общества. Самый изысканный стол, какие угодно книги, платья, музыкальные инструменты, захочет писать — пусть пишет… словом, все, кроме прогулок и общества. Идите, шевалье.

Епископ Толетский произнес целую инвективу против вчерашних действий Лиги. Принцепс ждал этого и приготовил свою отповедь. Он хорошо продумал свой ответ и не без удовольствия высказал его в лицо прелату, бойцу и ревнителю церкви. Главная мысль сводилась к тому, что совершенный Лигой переворот ни в малой мере не означает церковной реформы и отнюдь не делает кардинала Чемия светским государем. Царство Божие — не от мира сего. Лига — смиреннейшая дочь церкви; но каждый раз, когда церковь попытается лезть в чужие дела, она будет безжалостно получать по рукам. Претензии монсеньера епископа к Лиге кажутся ему, Принцепсу, чудовищными и просто абсурдными. Это у него, Принцепса, имеется серьезнейшая к церкви претензия — организация и существование «святой дружины». Эта противоестественная армия должна быть распущена. Ему, Принцепсу, очень не хотелось омрачать своим требованием высокий момент торжества, но вышло так, что монсеньер епископ сам толкнул его на это.

Итак, оба они высказались, и надо было начать говорить по существу дела, то есть вырабатывать соглашение — но как раз в этот момент распахнулись двери, и в зал без всякого доклада вступил Лианкар со своей свитой. Он прервал их беседу, ибо считал, что имеет на это полное право. Он шествовал, как победитель, как член триумвирата, громыхая доспехами, сияя золотом регалий и коннетабльского жезла, ибо считал, что его появление должно повсюду вызывать восторг и благодарность, хотя бы по внешней видимости.

Он склонил голову под благословение епископа, поднял глаза и увидел руку Принцепса, протянутую ему — для поцелуя.

Зал был полон народа — Лианкар потянул их за собой, как магнит железные опилки. Все видели жест Принцепса. Лианкар не отшатнулся, но помедлил — долю секунды — и все-таки коснулся губами ненавистной руки.

— Поздравляю, ваше сиятельство, — провозгласил он во всеуслышание. — Блестящая победа. Вот жезл, врученный мне королевой-изменницей. Возвращаю его вам, законному властителю Виргинии.

Ответный жест Лианкара был чрезвычайно эффектен. Все в зале напряженно ждали, что сделает Принцепс. Тот обыденно, спокойно принял из рук Лианкара жезл, точно это был не символ высшей военной власти, а так — безделушка, тросточка. Он не сказал — как хотелось многим, вошедшим вместе с Лианкаром, как, вероятно, ждал и сам Лианкар: «Герцог, я возвращаю его вам, носите его и впредь». Нет, он положил жезл на стол, позади себя, и сказал совсем другое:

— Благодарю, ваше сиятельство. Вы не только славно потрудились для нашей победы, но и явили пример лояльности, что в эти трудные времена особенно ценно.

Голос у Лианкара не дрогнул:

— Всегда готов к услугам, ваше сиятельство. Вы знаете, где меня найти.

И когда он повернулся лицом к толпе и пошел прочь, никто бы не сказал, что он только что, вот сейчас, при всех — получил пощечину. Лианкар выходил из залы так же, как и входил — победителем, членом триумвирата. Все вышли из залы вслед за ним. Когда закрылись двери, Принцепс внимательно посмотрел в глаза епископу Толетскому.

— Нам помешали, — негромко произнес он. — Главное, чего я хочу достичь, ваше преосвященство, — это единства. Это сейчас важнее воздуха и пищи.

— Да, сир, я понимаю вас, — так же сдержанно ответил епископ.