Королева Жанна. Книги 4-5

Да, другие владели собой куда хуже. Молодой маркиз Гриэльс весь буквально трясся от ярости, от ненависти. Герцог Правон и Олсан выглядел так, словно на пытки осудили его самого. Он еле двигал ногами, прижимая к носу флакончик с солью; его почти что несли в карету. Многие пробегали вниз с опущенными головами, ни на кого не глядя, больше всего похожие на людей, которым очень стыдно. Граф Респиги бессмысленно потирал руки. Равнодушных, будничных лиц, по крайней мере, не было. Один герцог Марвы проследовал через толпу, как… герцог Марвы, безукоризненнейший рыцарь, светоч, зерцало и пример для подражания.

Столь же величественно и картинно проследовал он в карете в свой Отель де Бургонь, вышел из кареты, вступил в переднюю, бросил через плечо шляпу с бело-черно-голубым плюмажем, постоял, покуда лакеи снимали с него плащ, прошел к себе. Дверь его кабинета замкнулась за ним, и безукоризненный вельможа, светоч и зерцало — остался один.

Только здесь внезапно пропала надменная складка рта. Здесь было можно, здесь его никто не видел. Он добежал до дивана, упал на него кое-как и сидел, вернее, лежал поперек дивана, царапая шпорами драгоценный паркет, судорожно разрывая высокий тесный воротник. Глаза его необыкновенно расширились, он ловил воздух открытым ртом и все озирался, все прислушивался к чему-то.

В этой неудобной позе он пробыл довольно долго. Несколько раз били часы, но он не реагировал на этот звук. Сумерки сгустились в комнате, и уже без мелких подробностей, черными массами рисовались рабочий стол Оберегателя души нашей, первого министра двора, Великого коннетабля, члена совета Лиги — и бюро, из которого он когда-то очень давно вынимал некий список. С этого списка, собственно, все и началось.

В темноте не видно было уже и самого министра, или члена Совета, или как он теперь назывался. Только проем окна, разделенного двумя колонками, разрисованного по стеклам прелестными фигурами нимф, еще смутно виден был в этой темной комнате.

Снова стали бить часы, и человек вздрогнул на своем диване. Он считал удары. Десять.

Между десятью и одиннадцатью. Все хорошие дела делаются ночью.

Внезапно он вскочил и резко дернул шнур звонка.

— Огня! Свечей!

Он сам принял через дверную щелку два канделябра, замкнул дверь, сунул канделябры на стол, в ворох бумаг, и некоторое время стоял, привыкая к свету. Наконец обнаружился итальянский кувшин на подоконном столике, в окружении хрустальных фужеров. Он схватил кувшин, наклонил его над фужером — вино перелилось через край. Фужер ходил в его руке, пока он нес до рта. Выпил глотками, жадно, как путник, дорвавшийся до колодца. И все к чему-то прислушивался, смотрел круглыми глазами в пустоту.

Звень! Четверть одиннадцатого.

Таускарора была далеко отсюда.

Он выпил еще, на этот раз медленнее, переживая необыкновенно приятную горьковатую сладость самородного токайского. Руки, ноги отмякли, внутри стало тепло; а снаружи по-прежнему ходила, била его грудь и спину крупная холодная дрожь.

— Карету! — ни с того ни с сего заорал он в пространство.

Идет, идет, идет время, безостановочно, как рок, как судьба. Может быть, это и есть судьба? Между десятью и одиннадцатью. Скоро половина.

Он присел на кресло, не выпуская из рук фужера. Отпил еще. Потом тылом руки, в которой был фужер, провел по мокрому холодному лбу.

Что ему было нужно? Ах да, он заказал карету. Карету он заказал.

Улица Филу, против храма Святого Вивиля. Улица Филу. Ближе к Таускароре… или, пожалуй, нет. Пожалуй что и дальше. А впрочем, не все ли равно?

Улица Филу. Филу. Странное название. Он повторил несколько раз про себя: Филу. Filou. Ах, вот оно что! Ведь filou на его родном языке значит «мошенник, плут». Хм. Раньше это ему не приходило в голову.

В дверь поскреблись.

— Карета вашего сиятельства…

— Что? — подбежал он к запертой двери. — Карета? Да, хорошо, карета. Я сейчас.

Он вышел в гардеробную, взял в темноте широкополую шляпу и большой черный плащ, завернулся в него (все это механически, заученно) и, надевая шляпу, сильно вздрогнул.

Звень, звень. Половина. Половина одиннадцатого.

Он побежал прочь, ломился некоторое время в запертую дверь, потом сообразил отпереть ее. Плохо, плохо владел собой герцог Марвы. Выскочив из кабинета, он все-таки надвинул шляпу пониже: ни к чему слугам видеть его лицо. В передней уже стоял почтительно изогнутый дворецкий.

— Оружие, перчатки вашего сиятельства.

Он не глядя принял пистолеты, сунул в пазух плаща. Взгляд его упал на подзеркальник, там лежал его хлыст. Он зачем-то взял его. Вышел. Так, с хлыстом в руке, сел в небольшую черную кожаную карету — для тайных и неофициальных выездов.

В особняк на улице Филу он вошел как хозяин. Это был его особняк. Не выпуская из рук хлыста, он поднялся наверх, где его ждала дама, хорошенькая, очень белокожая брюнетка. Она улыбалась, но улыбка мало-помалу сползла с ее лица, на нем выступил испуг. Тогда он, словно спохватившись, нагнулся и поцеловал ей руку.

— Что с вами, месье? — спросила она. Голосок у нее был очаровательный, тем более что говорила она по-французски.