Если то, что досталось мне, кажется мне адом, то что же испытали они?.. Да, да, они признали, и слава Богу, что признали, ну и признавали бы все, лишь бы сократить свои мучения… Господи! Нет! Нет, Эльвира, конечно, ничего не признала. Эльвира прошла свой путь до конца. Я знаю. Эльвира — святая.
Вы слышите, слуги мрака, она — святая! В ее честь будут воздвигнуты храмы!..
Да, весь этот вздор я им кричала Это уже под конец, я совсем обезумела. Дура бездарная, играла в благородство! Будь я проклята, почему я не послала отравить его, почему я не отравила тебя, Чемий, как крысу, пока это было в моей власти?!
Я даже и это кричала им, ну, да теперь уж все равно. Они мне чуть руки не оторвали, что же мне было еще кричать? Не кричать же: ах, пощадите!.. Ну уж нет. Чего не было, того не было. Это я могу сказать себе нелукаво.
И я ничего не признала, ничего не подтвердила. Я на все говорила им: нет. Господину кардиналу пришлось этим подавиться.
Это хорошо. Я победила их.
Клянусь тебе, Эльвира, я умру достойно. И там, в лучшем мире, я смогу без стыда смотреть тебе в глаза. Я осталась верна тебе, моя Эльвира».
В дверь просунулся офицер:
— К Иоанне ди Марена, маркизе Л'Ориналь — делегат от Лиги Голубого сердца!
На цыпочках вошел герцог Правон и Олсан и уже от дверей согнулся в сложном придворном поклоне. Жанна моргнула, посмотрела на него даже с каким-то интересом. Доблестный лигер должен был когда-то выпрямиться, и он выпрямился, и увидел ее, и невольно ахнул, потому что увидел ее неестественную позу. Жанна молча продолжала разглядывать его. Ему было явно невмоготу под ее взглядом.
— Ваше Величество… — пролепетал он, — я к вам с поручением…
Жанна ничего не ответила.
— Ваше Величество вправе… презирать меня… но я умоляю Ваше Величество… не смотреть на меня так…
Жанна молча перевела взгляд с лица на перчатку герцога, которую он изящно держал в левой руке, — он так и вошел с перчаткой. Рука у него сразу же затекла, и ему стало упорно казаться, что на перчатке дыра. Никакой дыры, конечно, не было. Жанна заметила его мучение и вообще перестала на него смотреть, но ему все еще было неловко — но уж с этим она ничего не могла поделать.
Изрядно помолчав, сеньор выдавил из себя:
— Этот господин… должен выйти…
— Вот уж нет, — раздался наконец королевский голос, — он останется. Говорите, что вам нужно, при нем.
— Как будет угодно Вашему Величеству…
— Какому еще «Величеству»? Вы что, смеетесь надо мной?.. Я ведьма, дьяволица… Впрочем, вас там ведь не было нынче ночью?
— Нет, нет, — в ужасе потряс головой сеньор.
— Вы упорно называете меня «Величеством», значит, для вас я королева… да? Так вот, нынче там показывали голую королеву… а это редкое зрелище… Но я дам вам возможно… Maestro, alzi il lenzuolo [97], — обратилась она к Кайзерини.
Тот протестующе выставил руки:
— No, madonna, che pensiero assurdo… [98]
— Alzi, per favore. Io voglio che lui lo veda [99].
Сеньор, не понимавший по-итальянски, с крайней тревогой следил за этим диалогом. Кайзерини поймал взгляд Жанны и улыбнулся:
— Ebbene sia, madonna [100].
Он шагнул к постели и откинул простыню, которой была покрыта Жанна.
— Зачем, зачем это?.. — плачевно закричал сиятельный герцог, закрывая лицо руками.
— Взгляните, сударь, это должно доставить вам удовлетворение. Ведь вы, я слышала, голосовали «за», так вот, смотрите…
— Нет… нет… я не могу… я покончу с собой… — хныкал сеньор, зажимая глаза. — Пощадите меня, Ваше Величество… пощадите… я клянусь вам… я не виноват… меня принудили… я не хотел… я не думал…
— Маэстро, накройте меня, — сказала Жанна.
Сеньор отнял руки, глянул щелкой глаза — слава Богу, королева была накрыта простыней, синий и багровый ужас пропал под белой тканью. Видно было только ее лицо, копну золотых волос и ладони, вывернутые кверху. Пора было изложить дело.
— Я уполномочен… Лигой Голубого сердца… объявить Вашему Величеству, что Ваше Величество… будете казнены мечом… через отсечение головы…
Он выговорил это и принялся вытирать лоб своей перчаткой. Не глядя на него, Жанна спросила:
— Когда?
— Завтра, Ваше Величество… в пять часов пополудни… у собора Омнад…
— Хорошо.
Лицо Жанны ровно ничего не выражало. Андреа Кайзерини застыл у ее изголовья, боясь дышать.
— Маэстро, — спросила Жанна, — смогу ли я завтра владеть ногами?
— Я надеюсь, мадонна, — прошептал он.
Сиятельный герцог не уходил. Он еще не все сказал. Собравшись с духом, он выговорил:
— Мне поручено также… выслушать последнюю волю Вашего Величества…
— А, — сказала Жанна, — ну конечно. Передайте герцогу Фраму, что я его благодарю. Он поймет. Запомнили, сударь? — Жанна посмотрела в глаза сеньору. — Только передайте ему это лично, с глазу на глаз. Вы запомнили? Ему лично, всего три слова: я вас благодарю. Так и скажите.
Сеньор усиленно кивал.
— Затем, я хочу, чтобы в соборе спели Большой Реквием. Я желаю присутствовать на собственном отпевании. Вот и все.
Сеньор вхолостую раскрыл рот.
— А, духовник… — сказала Жанна. — С чемианцами разговаривать не желаю. Я королева, и я сама дам отчет Господу Богу о своей совести.