Королева Жанна. Книги 4-5

— Именно так, отец мой. На случай, если меня арестуют, — каноник ди Аттан изобразил улыбку, — запомните одно имя: Эссек Тлакенан из Коллегии Мури. Вы знаете его, тем лучше… Но он сам найдет вас, коли будет нужда. Вам же предписано сидеть тихо, все связи с Понтомом прервать, с амвона высказываться, как Флариус велит. Продолжайте исповедовать ваших духовных дочерей…

— Во всем повинуюсь вам, отец.

— Идите с Богом и ждите знака. Если все обойдется, я пришлю вам моего глухонемого. Ночью, разумеется. Днем я вас больше не позову: это слишком опасно…

В это время Жанна давала интимный праздник в загородном замке Браннонидов. Это был Abschiedsfeier, прощальный праздник: она с честью отпускала домой своих верных союзников и сама завтра же собиралась покинуть Дилион. Кавалеры из Богемии, Польши и Венгрии услаждали ее на прощанье своими родными танцами и музыкой. Были одни свои: Гроненальдо, Альтисора, Рифольяр, дамы из ордена Воителей Истины. Королева была мила, нежна и приветлива, совсем как в давнопрошедшие времена в замке Л'Ориналь. Впервые за долгие недели на лице ее не было холодной королевской маски.

Лианкара услали в Толет — подготовить триумфальный въезд Ее Величества в Толет. Кроме того, прибывал новый фригийский посланник, и Лианкар должен был сделать ему запрос: что означает появление в Марве каких-то фригийских разбойничьих шаек? Отослав Лианкара, Жанна тут же перестала думать и о нем, и о фригийских разбойниках.

Ее занимало другое. Она тайно приказала отремонтировать и заново обставить замок Плеазант, резиденцию ее дорогого Давида. Она написала, что в июле желает видеть его в замке Плеазант, и теперь жила только этой предстоящей встречей. Отсюда были ее прежняя приветливость и девическая непосредственность.

А герцог Лива был не в счет. С глаз долой — из сердца вон.

Танцевали богемцы и венгры, звучали их непривычные виргинскому уху напевы. Жанна сидела в простеньком легком платье, волосы ее были собраны под девический чепчик; она задумчиво слушала и смотрела, изредка поправляя выбивающуюся прядку.

Вперед выступил седоусый Войцеховский:

— Ваше Величество…

Жанна с улыбкой покачала пальцем:

— Нет, пан Войцеховский, не так, а…

Войцеховский улыбнулся ей в ответ:

— Простите великодушно, пани крулева…

Эльвира весь вечер исподтишка поглядывала на нее. Она знала разную Жанну, и не всякую Жанну она любила; но сегодня Жанна была такая милая, такая славная, что у Эльвиры щемило сердце. Вдруг ей представилось мерзкое, тошнотворное видение: задранные ноги в розовых чулках, дрожащее на каблуке черной туфельки перышко… Кусая губы, смотрела она на Жанну, и комок подступал ей к горлу. Да, это была Жанна, ее Жанна, сестричка, солнышко. Но и то, тогда — тоже была Жанна. Нет, невозможно. Неужели и то была она?

Глава XLVII SUMMUS MAGISTER [26]

Motto:

Плох тот совет, где друг другу не верят.

Песнь о Роланде

Хорошо было дома. Ибо Жанна была дома, в Толете, в Аскалере — после поверженного Дилиона и молчаливо-враждебных стен дворца Браннонидов она это особенно чувствовала. Ее въезд в гремящий колоколами Толет совсем не был похож на въезд в гремящий колоколами Дилион. Эти лица и эти дома были открыто дружелюбны к ней, здесь ее любили без боязни. Церемония была великолепна: Лианкар и церемониймейстер Кремон постарались на славу. Жанна отчетливо вспомнила тот майский день позапрошлого года, когда она, дрожащая от страха девочка, впервые показывалась народу в декорациях королевы. Теперь она была уже не та, а город остался прежним. Это был ее город. Проезжая по Дороге Мулов, она привычно подняла глаза на углу Цаплиной улицы: каменный дьявол смотрел на нее из-под балкона углового особняка, как всегда, лукаво поджав длинные губы. Жанна подмигнула ему: ты здесь, Вицлипуцли, значит, я дома!

В первый день было все, что полагается: шествие, парад, обед в Мирионе, бал в Аскалере, иллюминация и фейерверк. И во второй, и в третий, и в четвертый день также было все, что полагается. Шли празднества и приемы. Благодарное дворянство, благодарное купечество, восхищенные иностранцы. Жанна спала как убитая, чтобы с утра снова и снова выходить к своему народу под пение фанфар, отдающихся прекрасным эхом под сводами Аскалера, снова и снова видеть вокруг себя тысячную восторженную толпу, слышать дружные крики: «Жизнь! Жизнь! Жизнь!» Здесь на лице ее не было той холодной маски, что в Дилионе: она была дома.