Королевская аллея

— Бесконечные почтово-налоговые марки в пользу Западного Берлина^{474}… Зачем мы поддерживаем культ этого города?

— Вы не вправе допустить, чтобы наши соотечественники, оказавшиеся в кольце блокады, бедствовали. Наши берлинцы — это острие копья Свободы.

— В Германии насчитывается несколько столичных городов. Регенсбург со своим рейхстагом оставался столицей дольше всего^{475}, пару веков. Но я хочу быть человеком нового времени. И считаю, что нашей столицей должен быть Бонн.

— У вас уже есть центрифуга? — спрашивает какая-то женщина.

— Где?

— Ах, так вы еще пользуетесь стиральной доской…

— Мой кузен привык ходить на сторону…

— Нормальный буриданов осел — при нынешней-то нехватке мужчин…

— Кессельринг еще в городе?

— Мы его посадили на поезд.

— Кто опоздал хоть на две минуты, — объясняет тучный господин своим слушателям, стоя возле ступенек ротонды, — того сразу увольняют. Независимо от причин. Это нагнетает напряженность.

— Ну да, сейчас всё движется на полных парах.

— Я тоже, вместе со всеми, растрачиваю себя.

Индонезиец, собственно, нетвердо стоял на ногах уже давно, с момента прибытия в Германию. Он был бы счастлив увидеть здесь хотя бы одного соотечественника: человека, говорящего на кантонском диалекте^{476} или на тайском языке… например, Мистера Генри из Old Victorian! Человека, чьи глаза не смотрели бы на него с удивлением, как на экзотичного зверя.

Клаус и Анвар внезапно едва не споткнулись. Перед ними красотка-в-красном, достающая им до пояса, наслаждалась шипучим вином. «Ваше здоровье! — подняла она бокал. — Выпивку можно взять в буфете». — «Большое спасибо!» Она, казалось, решила стать их арьергардом и проворно двинулась вслед за ними сквозь толчею.

Возле одного из накрытых столов собрались представители элиты. Некое лицо, облеченное высоким церковным званием, обменивается мыслями с человеком, который, возможно, и есть здешний обер-бургомистр. Пастор со сдержанной завистью провожает глазами грациозного спутника викарного епископа — молодого регента, который, благочестиво сложив ладони, следует за прелатом. Присутствующих не особенно удивило, что кардинал Фрингс^{477} всего лишь прислал своего представителя. Понятно, что глава епархии имеет очень плотный рабочий график; а кроме того, атмосфера вечера с писателем, который даже после того, как ему предоставили аудиенцию в Ватикане, продолжает восхвалять «искусство, природу и любовь» как «последнее прибежище человека», вряд ли пришлась бы по вкусу этому высокопоставленному духовному пастырю. Хотя, конечно, очень жаль, что на открытии, пусть и предварительном, нового Дома художника нет Его Высокопреосвященства. Йозеф Фрингс — одаренный оратор, любимый народом за то, что говорит на местном диалекте, и мужественный пастырь человеческих душ. Еще в начале своей карьеры он с церковной кафедры заклеймил гонения на евреев как «вопиющую до небес несправедливость»^{478}. После же войны кардинал с не меньшей решимостью, через «Тихую помощь»^{479} — не всегда, разумеется, работающую бесшумно, — делал все для того, чтобы так называемые военные преступники (включая начальство концентрационных лагерей, медицинский персонал подобных заведений и тому подобное) могли скрыться в Южной Америке и по возможности безмятежно провести там остаток жизни. Там, как считается, всегда светит солнце… хотя в Уругвае, например, тоже бывают морозы.

Некоторые почетные гости уже заняли места за столом, машинально что-то ищут в карманах, неосознанно подвергаются воздействию этого нового пространства. Регирунгспрезидент Баурихтер сегодня выглядит нездоровым, чересчур бледным. Он вдруг поднял глаза.

— Томас Манн читал просто сказочно. Так пластично!

— Даже его покашливание иногда казалось неотъемлемой частью текста.

— Моя бабушка, еще в незапамятные времена, слышала его выступление в Дрездене.

— А восторги публики были искренними?

— Да, ему тут рады.

Большинство гостей группируется вокруг высоких столов. Они могут брать себе бутерброды, кубики сыра, украшенные виноградинами, но и мясное рагу в пиалах. Особенно притягательной остается терраса с выставленными там алкогольными напитками.

— Мне-то что тут понадобилось? — пробурчал Клаус Хойзер в спину Анвару Батаку.

— Ты теперь здесь, — откликнулся тот.

— Я — вольный ветер. Что у меня общего с ним?

— Я думал, писатель любить.

— Кто кого? Каким образом?

— Ты его работа.

— Не совсем так.

— Он тебя проглотил. Ты — глаза темнее, чем у супруги.

— Когда это было… — отмахнулся Хойзер.