Королевская аллея

Супруги Мейер из Касселя… Софи Шоллентур из Граца, господин и госпожа Фибринк из неведомого ей Циммерна…

Она ставит дату рождения: 12 апреля 1909.

Место рождения: Рим.

И вдруг ее лоб хмурится. Эрика Манн, пошатнувшись, хватается за половинки книги.

— Вам плохо? Воды? — с тревогой спрашивает Оскар Зимер.

— Неслыханно!

— Как, простите? Ведь я только попросил вас поставить подпись.

Старший администратор сейчас больше всего хотел бы, чтобы книга вернулась невредимой в его руки.

— Он? Быть такого не может!

— Это большой отель, с постоянной циркуляцией постояльцев…

На душе у Зимера стало еще тревожнее.

Госпожа Манн теперь пристально смотрит на него:

— Хойзер? — Зильт! — Мюнхен… — Он им любовался. — Они сидели в рабочем кабинете. На Пошингерштрассе. — Нет: Хойзер теперь в Шанхае. Он… стал Иосифом. Может, еще и Крулем… Существуют два, существует несколько персонажей…

— У нас здесь только один. Приехавший вместе с индусом.

— Большая любовь…

— Да, это прекрасно, — роняет наугад Зимер. — Но часто ли такое увидишь?

Эрика Манн поднимает глаза, она побледнела, будто под воздействием шока:

— Что делать?

— Любить? — отваживается предложить Зимер.

— Прямо здесь?

— Ну да.

— Немыслимо.

— Как знать?

— Это началось четверть века назад. Он тогда был сатаной… Ангелом, кометой.

Зимер косится на вполне нормальную подпись гостьи.

Эрика Манн (приоткрытый рот, обретшее странную подвижность лицо, на котором молниеносно сменяются выражения неверия, испуга, даже безумия), слава богу, все-таки подписалась.

— Бывший возлюбленный…

Ее собеседник молчит.

— …уже провел здесь одну ночь. И — теперь он, я имею в виду его, будет делить с ним ночной воздух?! Это как если бы Бог лично встретился с тем, кого сотворил. Или бренное существо — с объектом своего поклонения. Нет, это слишком! А как же мама? И — его сердце, другие сердца?

— Двусмысленности нам крайне неприятны. Однако… — Господин Зимер пытается справиться с зашкаливающими эмоциями гостьи. — Однако и у нас сейчас живут два постояльца, которые оба носят фамилию Калькройт, хотя не состоят в родстве.

— Сокровище сердца… При чем тут Китай? Такое и во сне не приснится! — Эрика Манн, проведя рукой по лицу, отмахнулась от призраков прошлого.

Запрет

Номера 600 и 601 находились в юго-западной части. Для чердачного этажа они оказались просторнее, чем можно было предположить. Особенно поражала дверь, соединяющая два помещения. Не какой-нибудь наполовину забаррикадированный лаз, а настоящая двустворчатая дверь, белесая эмаль на которой, правда, потрескалась и частично отшелушилась. Да и что касается мебели: здесь, наверху, кто-то скорее собрал, как сорока, всяческие остатки, нежели попытался должным образом оборудовать скошенное пространство мансарды. Шкафы украшены резным узором «косичка» и кое-где сохраняют следы огня. Зеркало туалетного столика должно служить и для одевания. Два современных коктейльных кресла с поврежденной мягкой обивкой стоят возле стены. Верхний край обоев потемнел от протечки… Поскольку они явно имели дело с чуланом для уже не нужных отелю старых вещей, Анвар, долго не раздумывая, предложил Клаусу для начала принести сюда второй матрас; потом они подняли и перетащили кровать из 600 номера — и поставили ее рядом с кроватью в 601-м. В результате получился вполне приличный двойной номер. Если выйти на балкон шириной с полотенце, с черными чугунными перилами, открывается, между прочим, феноменальный вид на крыши, трубы и пустыри города. Красноватые щипцы «Стального двора»^{125}, из натурального камня, возвышаются над морем гонтовых и толевых крыш…

— Красиво спокойно, — отметил Анвар.

Индонезиец удобно устроился на кровати. Он лег поверх одеяла — в рубашке, брюках, носках — и, чтобы расслабиться после долгого хождения по улицам, вращал, до хруста в суставах, стопы.

Клаус с ним согласился. Он сел возле туалетного столика и положил ноги на стеклянную столешницу — которая, правда, оказалась слишком жесткой, так что пришлось взять подушку и подсунуть ее под пятки.

— Сейчас мама-Хойзер варить колбаски и поет.

— Колбаски не варятся, а шкворчат на сковородке.

— Шкворчат?

— В жиру. Так что разлетаются брызги.

— Наш суп был тяжелый.

— Первоклассный чечевичный суп от Даузера^{126}. Достопримечательность Дюссельдорфа. Весь город наслаждается им вот уже сто лет.

— Здесь всегда камни в желудке.

— Желудок привыкает. После можно выпить шнапса.

— Шнапс это хорошо. От него красиво едет крыша.

— «Едет крыша» ты знаешь, а вот «шкворчать» — нет.

— Анвар смышленый, но знает не всё по-немецки.

— Не говори о себе в третьем лице. Это звучит по-дурацки. Или ты хочешь строить из себя милого дикаря? Анвар большая жажда. Ты это я.

— Ах, хорошо, хорошо. Я это ты. Оба одно. Мужчины и так братья. С рождения мира до конца.