Королевская аллея

Еще один опьяняющий порыв? Чего уж тут… Член городского совета Гизевинд (тот самый, чей племянник Казимир, начитавшись «Смерти в Венеции», странно изменился и теперь всё вздыхает, посматривая из окна на дальние силуэты прохожих) неожиданно зааплодировал. В вестибюле всё смешалось, и хорошо… Члены городского совета теперь подходят к гостям, наобум пожимают руку Кате и Эрике Манн, отважились даже приблизиться к самому писателю, который вдруг улыбнулся и дружески им кивнул.

— Значит, мы все-таки одно целое, — почти беззвучно слетело с его губ. — Возможно. Не исключено. Время покажет.

Издали, от афишной тумбы, фройляйн Анита, опершись на метлу, наблюдает за необычным спектаклем. Писатель, речи, скопление народа…

Томас Манн медленно поднимается с кресла.

— Не надо, Колдун^{122}, побереги голос, — громко шепчет, сбоку от него, дочь.

— Молчи, Эри, так надо. — Катя Манн встает рядом с мужем. — Что ж, давай! Все в порядке, старый вояка.

В холле воцаряется полнейшая тишина.

Хрипло, тихо зазвучал голос, но дикция, как всегда, безупречна:

— Благодарю вас. Благодарю за внимание, которое уделил мне ваш город. Я и мои близкие надеемся, что к завтрашнему дню моя способность говорить восстановится. Сейчас я поблагодарю вас лишь коротко, но от всего сердца. Давайте вместе шагать вперед через прозорливо упомянутые здесь препятствия; шагать смело, всегда имея перед глазами цель, которую обозначил мой Гёте: свобода и просвещение. Ведь ничего другого и нет. Среди всяческого декора, который окружает человека, ничто другое его по-настоящему не волнует. Кто относит себя к партии сторонников этой идеи: добро пожаловать в наши ряды! Кто ее враг, кто еще не опомнился, против таких мы будем держаться настороже и не оставим попыток обуздать всех чудовищ: глупость, равнодушие и, конечно, свинство, которые являются врагами общего блага. — Говорение давалось ему с трудом. — Вот, вы здесь меня хвалили сверх всякой меры. Такого не должно быть, это представляется приемлемым лишь с человеческой точки зрения. Величие… Дамы и господа, ах, какой же это непроглядный туман! Я никогда не считал себя великим человеком. Я провел жизнь, глядя снизу вверх на великое и мастерски сделанное,

и при этом, движимый любовью и восхищением, я учился… Из такого воззрения порой рождались прозрения, и так в мои сочинения проникали отражения великого. Собственные же заслуги я оцениваю очень трезво.

Аплодисменты были громкими и продолжительными, а по ту сторону от стойки рецепции (где господин Фридеман нес вахту возле телефона, чтобы при первом же звонке, прикрыв рукой трубку, попросить перезвонить позже) тихо хлопала в ладоши и фройляйн Хельга, давно вышедшая из-за табачного прилавка.

— Браво! — услышали все голос госпожи Манн, тут же вложившей в руку мужу драже или пилюлю.

Госпожа Эрика Манн-Грюндгенс-Оден снова берет отца под руку, чтобы поддержать. «Не так крепко, Эри», — шепчет ей мать и слышит в ответ: «Я все делаю как надо, Миляйн, — правда, Колдун?»

Манны направляются к лифту. Пажи подхватывают чемоданы и, выстроившись гуськом, тащат за ними цюрихские дорожные принадлежности. Господин Элкерс отпирает входную дверь, распугав прилипших к стеклу любопытных прохожих и двух или трех постояльцев отеля, которые тоже увлеклись наблюдением. Члены городского совета теперь чувствуют себя покинутыми, вновь оставшимися один на один с однообразием управленческих дел.

Старший администратор Зимер опомнился: ведь он должен был что-то сделать? Как истинный уроженец Восточной Пруссии, он решает во что бы то ни стало выполнить долг. И, обогнув стойку рецепции, спешит вслед гостям, которые как раз приблизились к лифту.

— Простите, милостивая госпожа, — Зимер обратился к дочери Манна. Женщина в брючном костюме недовольно смотрит на него.

— Наше заведение надеется, что сумеет во всех смыслах вас удовлетворить. Пожалуйста, высказывайте любое пожелание.

— Спасибо, — отвечает она, — вы очень любезны.

— Осталось выполнить одну банальнейшую формальность^{123}! (Зимеру кажется, что еще накануне приезда нобелевского лауреата у некоторых сотрудников, и у него в том числе, таинственным образом усилилась склонность к утонченной речи.) Нечто такое, без чего, к сожалению, нельзя обойтись.

— А именно?

— От гостей — и это правило не отменяется даже для Марики Рёкк, рейхспрезидента Гинденбурга^{124} или канадской солистки, недавно пострадавшей от несчастного случая, — ждут, что они подтвердят свое пребывание здесь, подписав запись, уже внесенную в книгу постояльцев нашим служащим.

— Ах, вот оно что! Я готова.

Эрика Манн возвращается вместе с администратором к стойке (ее родители, между тем, уже поднимаются в лифте на бельэтаж).

— Прошу вас. — Зимер распахивает перед ней тяжелую гостевую книгу. — Для нас большая честь видеть здесь ваши имена.

Эрика достает собственную перьевую ручку фирмы «Монблан». Для родителей — Президентские апартаменты и апартаменты «Бенрат», для нее — апартаменты «Егерхоф». Вполне приемлемо.