Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610

Конечно, есть и гуманистическая мотивация, но не она является основной. Председатель Парижского парламента Жан де Гане, сопровождающий Карла VIII в его походе по ту сторону Альп, демонстрирует свое стремление «покопаться в итальянских библиотеках». Но эти просветительские заботы мало волнуют штаб и бюрократию армии вторжения. Литературный и художественный расцвет во Французском королевстве станет непосредственным или отдаленным последствием Итальянских войн. Но на начальном этапе не это было главным побуждением в стремлении французов преодолеть перевалы. В Лионе, Марселе и на всем юго-востоке «южная» инициатива молодого короля встречает благоприятный отклик, в том числе у коммерсантов и предпринимателей… Она подпитывается и неумирающей мечтой о крестовом походе, которую безуспешно пытались превратить в реальность Папы Пий II, а затем Иннокентий VIII. Карл VIII, как ребенок, вдохновляемый Святым Франциском из Паолы, воплощал бы тогда в таком походе образ Людовика Святого под опекой «некоей» Анны Боже, которая выступала бы в роли Бланки Кастильской. Эта туманная галлюцинация не столь уж и безосновательна: в 1453 и 1490 годах в Константинополе появляются турки и обосновываются на обоих побережьях Адриатики, то есть в Албании, Отранто и Анконе. Для противостояния этим угрозам необходим не только святой король, но и новый Карл Великий и даже подвиги Роланда, который смог разгромить сарацинов лучше, чем кто-либо. Для полноты аналогии Карл назвал своего старшего сына Карл-Орланд, чтобы придать ему больше набожности и неистовости (как у Орландо), чем он обладал на самом деле.

Перед глазами молодого французского монарха был пример Фердинанда Арагонского: этот король разбил мавров в Гренаде и «обратил в свою веру» маранов (испанских евреев). Таким образом, с благочестивой жестокостью он направил воинственный пыл кастильских баронов против внешнего врага и неверных. Иначе они охотно развязали бы междоусобные войны в самой Испании. В сердце короля Валуа невольное соперничество, короче говоря, любовь-ненависть берет верх в отношениях с арагонцами: со своей утопией о крестовом походе он сознательно пытается имитировать их «религиозное» поведение в Испании. Он копирует также, но по-своему и почти безотчетно их поступки, так как Италия должна стать для него чем-то вроде Америки, но не станет, в то время когда иберийские каравеллы уже достигли Карибского моря. Карл стремится (и вот проявляется нелюбовь вместо восхищения) изгнать арагонскую династию из Неаполя. Он намерен превратить всю Италию в «твердый рог», патронируемый Францией, который перекрыл бы Испании путь к Леванту в пользу наших сограждан. По крайней мере на это надеются в Амбуазе, Плесси-ле-Туре, Лионе. Но не будем насмехаться над близорукостью Карла, которая заставляет его принимать добычу за тень, Америку или Индию за Средиземноморье. В 1490-х годах ни один европейский монарх, за приятным исключением иберийских королей и их итальянских советников, не способен был замыслить такую великую стратегию, которая преднамеренно имела бы трансокеанический масштаб.

Первая итальянская война была отнюдь не плохо подготовлена. Займы у заальпийских городов, выручка от заклада королевских драгоценностей и части королевского домена, а также новые налоги дают 2 млн. ливров, необходимых для подготовки кампании. Знаток проблем военного обеспечения, Карл VIII в сентябре — октябре 1494 года, по окончании подготовки к войне, располагал армией в 40 000 человек, в числе которых 30 000 солдат (наполовину французов, наполовину иностранцев — швейцарцев, итальянцев…). Армия насчитывала 60 пушек, сотню судов, в том числе 10 крупнотоннажных, не всегда, правда, с надежными экипажами, которые пришлось комплектовать и узниками королевских тюрем. Аркебузы заменили арбалеты. Создана качественная метеорология: астрологи предсказывали солнечную и сухую осень. И этот прогноз оправдается.

Впервые с начала (и конца) Столетней войны «Французское государство» держит в своих руках стратегическую инициативу за пределами своих границ — в узком или широком смысле этого слова. И оно сохранит ее до Наполеона III и позднее, если говорить о заморских и колониальных экспедициях, вплоть до маршала Лиотея. Четыре длинных века перехода к действиям… Стоил ли этот несколько странноватый неаполитанский эпизод великой надежды на славу (даже в длительной перспективе) под эгидой аристократии, христианства и королевского величества?