Королевская кровь

— Я родился в Инляндии, рос там, учился там. Шесть лет назад переехал в Рудлог, так как унаследовал от дяди по отцовской линии здесь имение. Можно сказать, сбежал от родственников.

Он говорил, а я даже не понимала то, что он говорит, только слушала его голос, а мое тело резонансом отзывалось на каждое его слово.

— Матушка моя инляндская графиня, а отец — рудложский лорд и граф. А я имею несчастье быть их старшим отпрыском, на которого ложиться тяжесть сохранения семейной чести и преумножения семейного состояния.

Люк произнес это с такой иронией, что сразу стало понятно, как он к этим обязанностям относится.

— С тех пор я и веду здесь жизнь настоящего дворянина. То есть пью, играю и предаюсь пороку. Иногда разноображу жизнь гонками, но сейчас это мне не дано — он помахал тростью, стоящей около кресла.

Видимо, на моем лице отобразилось что-то такое, отчего он подмигнул и спросил:

— Что, ты от меня в восторге? Прочитай мне нотацию, маленькая медсестричка.

Я зевнула, забрав у него руку и прикрыв ею рот.

— Извините, лорд, но нотации пусть вам мамушки с нянюшками читают. Мне за вас замуж не выходить, чтобы вас перевоспитывать. Да и вы уже большой мальчик, правда?

Он криво усмехнулся, наклонился ко мне и доверительно сообщил:

— Я очень, очень большой мальчик, Маришка.

*******

Люк проводил отчаянно зевающую меня до дверей госпиталя, одарил почти целомудренным поцелуем (кажется, я уже начала привыкать к эйфорийным мурашкам от его прикосновений), сел в свою ужасно дорогую и блестящую машину ("Игрушка для большого мальчика, — прокомментировал проснувшийся наконец-то внутренний голос) и укатил. А я наконец-то пошла спать, решив обдумать неожиданно случившегося со мной лорда Кембритча завтра. Отъезд был через четыре часа, и я не хотела терять больше ни минуты столь вожделенного сна.

А по прибытии в Лесовину мне стало не до душевных терзаний и самокопания. Мы вышли из государственного телепорта в каком-то парке, и вокруг уже было темно. Там же и был размещен наш полевой госпиталь, один из нескольких, раскиданных по городу, в котором уже работали две бригады врачей с столичных больниц.

Следующие несколько дней слились для меня в какую-то ужасающую череду срочных операций, повторных операций, реанимаций, составления списков поступивших — для разыскивающих их родственников. Сон — урывками, еда — прямо перед операционной палаткой, куда нам ее приносили понимающие волонтеры. Походы в туалет, как в армии, можно было отсчитывать по секундомеру. Слишком велик был поток пострадавших. Закрытые переломы, открытые переломы, внутренние гематомы, пережатие кровотока, раздробленные кисти и ступни. Некоторые пошли к врачам не сразу, а только через несколько дней, не осознав серьезности своего ранения.

Настоящее чудо случилось на пятый день — нам привезли двух детишек, пяти и полутора лет, девочку и мальчика, которых нашли под завалами. Осмотр не показал сколь-было тяжелых повреждений, однако небольшое обезвоживание было налицо, и мы уложили их под капельницы. Привезшая их женщина рассказала, что над детьми крест — накрест упали балки, и приняли на себя вес верхних этажей дома. Все это время старшая сестра грела братика — ранняя осень на Севере часто сопровождается достаточно зябкими ночами, не то, что у нас в Центре, рассказывала ему сказки и поила из чудом закатившейся к ним бутылки с водой. Их мама и папа лежали в реанимационной палатке, им чуда не хватило. Впрочем, чудом было и то, что при таких разрушениях и нескольких тысячах пострадавших никто не погиб. Это казалось невероятным.

Вобщем, суматошные и безумные были дни, и я поняла, что впереди забрежжило окончание командировки тогда, когда обнаружила себя спокойно курящей с утра у выхода из нашей спальной палатки, и проспавшей при этом почти целую ночь. Круглосуточное верчение сменилось нормальным графиком, с периодическими ночными дежурствами, и тут-то я вспомнила о том, что моя сестра Василинка живет в каких-то 200 километрах отсюда, и ей можно позвонить — тем более, что телефон нам в госпиталь провели, в отдельную палатку, а если повезет — и навестить.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Могу я поговорить с Василиной?

— Кто ее спрашивает? — а, это вечно подозрительная горничная, как дракон на страже трубки.

— Это Марина.

— Одну минуточку, госпожа Марина.

Стук трубки, вдалеке слышан голос горничной, какой-то переполох, детские голоса. Все это отдает такой домашней, уютной и чужой мне суетой, что я ощущаю, как тоскливо покалывает сердце. "Так, это уже никуда не годится, подружка, — внутренний голос грозит мне пальцем, — хватит расклеиваться".

— Мариночка, — теплый, так похожий на материнский голос сестры будто гладит меня по шерсти, — как я рада!

Я улыбаюсь, хотя Васюта меня и не видит.

— Угадай, где я? Я в Лесовине, сестренка, в составе лечебной бригады. Может, получится в конце вырваться к тебе.