Королевская кровь. Книга 4

Далеко на Севере, на маленьком хуторе, затерянном среди хвойных лесов, Анежка Дробжек положила трубку телефона и покосилась на молчаливую дочь, краснощекую, замерзшую. Пришла пешком, три часа шла по глубокому снегу после захода солнца, по лесу от трассы. Без лыж, в легкой одежде.

— Дура девка, — сказала мама и с тоской приложила руку к щеке. — Ой дура! В баню иди быстро. Твое счастье, что я топила, как чуяла ведь, хоть и не топлю по четвергам. Вставай, дуреха, парить тебя буду! Не хватало еще, чтоб с лихорадкой слегла мне тут.

— Сейчас, мам, — сипло произнесла Люджина, делая еще глоток вкусного, обжигающего ягодного чая. — Подожди.

Глаза ее закрывались, и тело все болело просто ужасно. Особенно там, внутри. Она даже не помылась после пробуждения рядом с Игорем — прямо так натянула на себя одежду и выскочила на улицу.

— Все получила, что хотела? — ворчала мать, мощно обрабатывая ее вениками — как порола. В их маленькой бане дух стоял тяжелый, дровяной и травяной. — Все получила? Не по тебе пряник, говорила же, голова ты бедовая. Любовь ей подавай, любовь, ну что, получила свою любовь? — она подняла тяжеленную кадку с горячим настоем, литров на тридцать, не меньше, и легко окатила лежащую раскрасневшуюся дочь с ног до головы — полились по простыне, по полкам сладко и вязко пахнущие потоки.

— Матушка Богиня, — ахнула мать, — а кровит-то еще! А синяков-то! Такая же неженка, как я, ох доченька, даром мы в плечах дуба шире. Ух я этому Иванычу-то глаза повыдавливаю! Да как же ты шла? Оно ж все промокло насквозь!

Люджина молчала, глядя в деревянную стену. Она ничего не рассказывала. Каким чутьем, как мать догадалась — не спрашивала. Она слушала материнское ворчание, едва заметно морщась от боли. И вспоминала.

В Форштадте она петляла, как заяц, стараясь не оставить следов. Нашла заведение, выглядящее подозрительно, зашла туда и спросила у бармена, где можно найти телепортиста.

За открытие Зеркала она отдала почти все деньги, что у нее оставались. Маг перенес ее на Север Рудлога, в городок, находящийся в 400 километрах от их дома. Там она купила билет на автобус, идущий по трассе мимо лесных хуторов, и попросила остановить, когда увидела знакомые места.

Затем она шла, не чувствуя холода и голода. Хотя не ела ничего со вчерашнего обеда — после посещения музея просто не смогла, а потом уже не до того было. И дошла. Разве могла она не дойти?

Завтра она снова встанет и будет жить, а сейчас можно полежать и подумать.

Мать все ворчала и ругалась, махая вениками — можжевеловыми, шпарящими, терпко пахнущими хвоей. Тело разогревалось, и в груди начало царапать. Не простуда, нет — рыдания. И капитан Дробжек, встав, на миг обняла свою любящую, беспокоящуюся мать, стиснула крепко, как только могла — и выскочила из бани прямо к небольшому озерцу перед домом.

— Куда! — крикнула мать. — Стой, бедовая! Выпорю! Кнутом отхожу, — пообещала она и в сердцах метнула вслед убегающей дочери полено из склада для растопки, — ах ты ж что творит!!!

Люджина пробежала голышом по толстому льду и с головой нырнула в обжигающую, покрытую тонким хрустким стеклышком прорубь. На миг оглохла и перестала ощущать хоть что-нибудь. Вынырнула и снова нырнула, задыхаясь. И еще. И еще. В темноту. В чистоту.

Ледяная, прозрачная и жгучая вода родного озера приняла ее не менее ласково, чем теплое южное море. Вылечила, освежила голову лютым холодом, вернула на место покачнувшийся было миропорядок, изничтожила обиду и злость.

Ни одна истерика в мире не может соперничать с темными глубинами северных озер. Ни одна проблема не сломает женщину, выросшую в темных хвойных лесах Севера. И боевой офицер Дробжек не стала плакать.

Мать еще ее парила, кутала, дала какую-то мазь — ею она пользовала коров после отела, уложила спать возле печки. Поахала, покачала головой — и пошла готовить побольше горячего ягодника и ставить на утро в горшках картофель с салом и луком. Окинула хозяйственным взглядом освещенный месяцем двор, заваленный утренним снегопадом. Будет с утра Люджине и работа, и согрев, и лечение. Махать лопатой — лучше всяких душевных разговоров сердце врачует. В этом мама Дробжек убедилась на собственном опыте.

Люджина спала — и сон ее был спокоен, ровен и чист. В отличие от находящегося далеко на юге Игоря Стрелковского, на которого не нашлось ни матери с кнутом, ни подходящей проруби. Если не считать штормовой гнев прочитавшей в его сердце морской царицы.

Глава 14

Люк Кембритч, Лаунвайт, Инляндия, среда