Королевская кровь. Книга 4

— Что делать, если хочешь попросить о помощи, но не веришь, что на твою просьбу откликнутся? — крамольные мысли в святом месте озвучивались с трудом. Мне казалось, что Вечный воин глядит на меня с недовольством и упреком.

— Почему ты так думаешь, дитя? — спросил он почти шепотом. Я вглядывалась в его лицо — было темно, и тени от свечей плясали по нам. С длинной бородой, с тонким лицом и белыми седыми волосами, священник казался очень хрупким. Когда-то он, очевидно, был высоким, но года согнули его дугой, истончили кожу на худых руках, высветлили глаза до прозрачности.

Я молчала, слушая треск горящих свечей. И страшно было высказывать то, что кипело в душе, и очень хотелось выговориться. Священник терпеливо ждал. И я решилась:

— Вы ведь помните мою мать?

Старик кивнул, протянул руку и ласково погладил меня по плечу. И хотя я не выношу прикосновений посторонних людей, мне не было противно. От него тоже пахло шиповником, но не цветами — ягодами, кисловатыми, сухими, ароматными.

— Она была такая яркая, — продолжала я, стараясь не плакать, — так любила жизнь. И нас. И была, я точно знаю, хорошей, сильной правительницей. Почему… почему Вечный воин не спас ее? Как я могу ему верить теперь? Неужели она не была достойной среди других его детей?

Меня слушали — и я снова жаловалась, и слова изливались потоком, оставляя пустоту, освобождая меня от бремени обиды и непонимания.

— Дитя, — сказал священник тихо, но стены подхватили его голос эхом, усилили его. — Боги ведь не всемогущи. Но им ведомо больше, чем нам. Кто знает — может, спасая твою мать, Красный повернул бы полотно событий к катастрофе? Или это привело бы к гибели всей вашей семьи, но позже? Ты смотришь со своей стороны; для тебя это беда, но подумай сама — сколько поколений Рудлогов проходило перед глазами Кузнеца? Все они были достойными и любимыми детьми, однако смерть — не та вещь, с которой можно играть даже богу. Отсроченная однажды, она вернется и соберет жатву с избытком.

— Меня это не успокаивает, — горько сказала я.

Он улыбнулся.

— Потому что ты еще ребенок, дитя. И смотришь сердцем, а не разумом. Это одна потеря, она болезненна, но представь, что ты живешь так долго, что видишь, как один за другим появляются на свет, растут и умирают твои дети. Суть твоя болит за каждого, но ты не можешь им помочь — удержав один камень, спустишь лавину. Мир держится в равновесии, и падающие камни — неотделимая часть этого равновесия.

— Наверное, — произнесла я сдавленным голосом, — мне просто не хватает мудрости и отрешенности это понять.

— Ты понимаешь, — отозвался он, — ты не можешь принять. Твой огонь невелик, но упрям и своеволен: будет и ему работа.

Я внимательно посмотрела на него. С подозрением.

— Вы странные вещи говорите, отец.

Он сухо рассмеялся.

— Опыт, дитя, опыт. Сила просто так не дается, только вместе с ответственностью. Когда-то, — он задумался, — твоему первопредку пришлось долго вдалбливать эту простую истину. А упрямство в вас от него.

От старика пахнуло жаром и каленым металлом, и я в ужасе отшатнулась от него.

— Не бойся, — сказал он уже совсем молодым голосом, и гром заворочался, зарокотал под сводами храма, оглушая меня, — задавай мне свой вопрос.

Он на глазах истончался, молодел — и кожа отливала красным металлом, а волосы — серебром, и глаза светились лазурью — мои глаза на лице воина. Мне было страшно до обморока, до оцепенения, и на колени я не упала наверное только из-за этого. Но мне нужно было узнать. Обязательно.

— Ты можешь помочь Демьяну Бермонту, отец? — попросила я сипло.

— Сила, — повторил он, — никогда не дается просто так. Твоей сестре пришло время использовать ее. И никто из нас вмешиваться не будет. Вам самим все по плечу, дети мои, — с последними словами он исчез, как и не было никого в храме кроме меня.

— Но почему я? — крикнула я ему вслед. — Почему ты явился мне? Не Ани, не Василине? Они достойнее!!! Я слабая, и вера моя слаба!

— Ты первая, кто пришел сюда за помощью со времен твоего деда Константина, — жутковато растягивая губы, сказала железная статуя, и глаза ее полыхнули. — Не по обязанности, не во время празднества или чествования моего имени. Мы все очень горды, маленькая соколушка. Не говори никому, — приказал он, — каждый в свое время сам должен захотеть проделать этот путь.

И замер, ушел — я точно почувствовала, что нет больше его огня в храме.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. И когда я уже направилась на выход — опять скрипнула дверь подсобки, и оттуда вышел совсем молодой служитель. Заспанный, недоумевающий.

— Простите, — покаялся он, — что-то сморило меня. Могу я вам помочь, ваше высочество?

— Спасибо, — голос у меня был слабый, — я уже ухожу. А скажите, отец, где старый священник? Он точно служил в храме семь лет назад.

— Умер уж года два как, ваше высочество, — недоуменно ответил он.

Я кивнула, попрощалась и вышла, чувствуя спиной взгляд Красного воина. Он не помог, но дал мне надежду. Мы ведь всегда со всем справляемся, правда?

Инляндия, Максимилиан Тротт