Королевская кровь. Книга 9

И пока я, моргая слипающимися веками и пытаясь не заснуть, завтракала надоевшей до ужаса овсяной кашей, в камине заплясало пламя. Я отпустила Марию; отставив в сторону тарелку и глотая ароматный чай, быстро написала письмо Ангелине, затем завертела головой в поисках несгораемого футляра — и не нашла, поэтому вытянула из бара бутылку коньяка. Безжалостно вылила алкоголь в огонь — там полыхнуло, теплом лизнув мне руки и лицо, — и подержала бутылку дном вверх, чтобы подсохла. А потом сунула туда письмо, закрыв горлышко пробкой. И, протянув дрожащую от усталости руку в камин, проговорила, замирая от предвкушения:

— Отзовись, стихия от стихии моей.

Пламя затрещало — я затаила дыхание, — а огонь взметнулся золотым вихрем, и над рукой моей соткалась из языков пламени птица размером с перепелку, с пышным огненным хохолком и хвостом. Птица взмахнула крыльями — и опустилась мне на ладонь, невесомая, горячая, покалывающая родной энергией. Склонила голову набок, сияя белыми глазами, загудела что-то неразборчивое, ласково и радостно потерлась о мое запястье — и я улыбнулась, глядя на нее.

— Ты можешь отнести письмо моей сестре, Ангелине? — спросила я, показывая бутылку, которая была раза в два больше нее.

Птица снова загудела, забила крыльями, коснулась клювом моей руки.

— Я не понимаю, — призналась я. — Но мне очень нужно. Помоги, пожалуйста.

Птица гудела, поднимала голову вверх, тряся хохолком, — очень старалась что-то объяснить. Затем досадливо полыхнула, похоже, осознав, что вызвала ее крайне несообразительная дочь Красного, и царапнула меня лапой с острыми коготками.

— Ай, — я зашипела. Шипела и моя кровь, заполняющая впадину ладони и соприкасающаяся с огненной лапой, — а птица взлетела, зависла над рукой и начала пить, как пьют из лужи голуби.

Похолодел брачный браслет на запястье, стала затягиваться рваная рана — а огнептица рванулась к бутылке с письмом, вырвала ее из моей руки и, закрутившись маленьким жарким вихрем, нырнула обратно в пламя.

ГЛАВА 9

Седьмое апреля, Дармоншир, Марина

Середина дня

Проснулась я от шума подъезжающих машин — окна были раскрыты, иначе спать я не могла. Поворочалась, вжимаясь щекой в разогретую подушку и натягивая на плечи теплое одеяло, но внимание уже было приковано к происходящему внизу и совесть шептала мне — если возьму на себя поверхностные раны, освобожу руки хирургов на сложные случаи.

— Спи, — пробормотала я настойчиво, закрываясь одеялом с головой. — Нужно спать.

Нужно думать о детях.

Но ведь кто-то из моих коллег со вчерашнего дня не сомкнул глаз. А я все равно уже проснулась.

Я застонала: здравый смысл боролся с пониманием, что моя помощь будет далеко не лишней. Тем более что еще день-два, и закончится поток раненых после битвы у фортов, станет полегче.

— Тогда и отосплюсь, — пообещала я себе и сползла на край кровати, села. Еле разлепила веки — в глаза словно насыпали песка. На удивление, не тошнило, лишь немного кружилась голова, и я посидела немножко, потягиваясь и вдыхая запах чистого белья и весны. Сквозь щели между штор лилось солнце — на будильнике было около полудня. Получается, и четырех часов не проспала.

В гостиной на столике уже стоял обед — видимо, Мария, зная о моей склонности убегать без еды, накрыла его заранее, — и я заставила себя поесть, прежде чем выйти из покоев.

Стоило мне спуститься на второй этаж, как время понеслось скачками. Я шила сама, готовила операционные и помогала доктору Лео, потом делала уколы и перевязки, выписывала выздоровевших — а рядом со мной в нашем маленьком госпитале так же напряженно работали мои коллеги. Совсем немного нас было: десяток врачей, включая тех, кто пришел в госпиталь в мое отсутствие; три виталиста, если считать мага Тиверса, для которого целительство не было основной специализацией; несколько медсестер и около трех десятков санитаров — но в воздухе витало то самое ощущение сплоченности, когда каждый занят своим делом, но все делают общее. У нас тут тоже шла своя бесшумная война, только противником была сама смерть.

В середине дня, пробегая по лестнице вниз, в холл, где лежали раненые, я с удивлением заметила дворецкого Ирвинса в костюме, в белых перчатках, невозмутимо натирающего серебряные крылья серенитской статуи, изображающей морскую деву. Он с достоинством поклонился мне.

— Я и еще несколько слуг решили вернуться вслед за вами, миледи, — пояснил он. — За виндерским домом приглядит Доулсон, а Вейн тоже нуждается в уходе. И раз уж вы, хозяйка, здесь, то и мне нужно быть рядом с вами.

— Я рада вас видеть, Ирвинс, — сказала я тепло. На мой взгляд, и оставшиеся здесь слуги поддерживали замок в чистоте. Но у Ирвинса были свои представления о преданности, свое поле боя — и кто сказал, что оно менее важно, чем наше?

На обходе пациентов я зашла и к Бернарду — ему нужно было обработать швы и сменить повязки. Берни был еще очень слаб, но уговорил мать, просидевшую рядом с ним всю ночь, пойти отдохнуть.

— Люк так и не появлялся? — поинтересовался он сипловато.