Королевская охота. Сборник.

— Просто убью! — сказал Герсен, все еще бледный и дрожащий после упражнений, не доставлявших ему никакого наслаждения. — Я сделал из вас своего врага, и поэтому вы не заслуживаете ничего лучшего, как смерть. А за все ваши преступления против людей вы сто раз заслуживаете смерть!

— Нет! — закричал вспотевший Панкароу. — Нет! Не сто раз! Один раз, — да, но не сто раз! Теперь я веду безупречную жизнь! Я больше не причиняю никому вреда!

Герсену стало не по себе: что, если каждый подобный случай будет вызывать у него такую тошноту и отвращение? Сделав над собой усилие, он жестко сказал:

— То, что вы только что сказали, наверное, правда. Но ведь все ваше богатство пропитано кровью невинных людей! А кроме того, если я вас сейчас отпущу, вы не преминете сообщить о нашей встрече кому-нибудь из тех пятерых, имена которых вы только что выдали.

— Нет! — сдавленный крик поверженного противника прервал высказывания Герсена. — Клянусь вам, что нет! А что касается моего богатства — заберите его! Оно ваше, только отпустите меня!

— Где ваше состояние?

Панкароу попытался было договориться об условиях:

— Я отведу вас туда.

На Герсен печально покачал головой.

— Примите мои извинения… Сейчас вы умрете. Не надо печалиться. — это в конечном итоге происходит со всеми людьми, и сейчас лучше бы вы подумали о том, чем бы отплатить за все то зло, которое вы причинили…

— Под моим надгробным памятником! — закричал Панкароу. — Все мое состояние находится под каменной плитой перед моим домом!

Герсен прикоснулся к шее Панкароу трубкой, которая впрыснула под кожу яд с Саркоя.

— Я пойду взглянуть, — сказал он. — Вы будете спать, пока мы не увидимся снова.

Герсен говорил вполне убедительно, и Панкароу с благодарностью расслабился и через несколько секунд умер.

Герсен вернулся в Кринктаун, обманчиво мирное поселение из высоких богато украшенных трех-, четырех- и пятиэтажных домов, окруженных зелеными, фиолетовыми и черными деревьями. Когда наступили сумерки, он лениво двинулся по тихой аллее к дому Панкароу. Каменный надгробный памятник стоял прямо перед домом: массивный монумент из мраморных шаров и кубов, увенчанных скульптурными изображениями Парсифаля Панкароу в разных позах. Прямо перед ним одна из скульптур «Наглосса» — стояла в благородной позе, с откинутой назад головой и взором, устремленным в небо. Впечатление благородства позы усиливалось простертыми вверх руками каменного изваяния, как скептически отметил про себя Герсен. Он стоял и рассматривал это чудо искусства, когда по ступенькам сошел мальчик лет тринадцати–четырнадцати и приблизился к нему.

— Вы от моего отца? Он у этих жирных женщин?

Герсен ожесточил свое сердце, чтобы выдержать угрызения совести, и отбросил всякие мысли о конфискации имущества Панкароу.

— Я пришел передать тебе весть от твоего отца, — вежливо наклонил голову Курт, произнося ритуальные слова.

— Может, пройдете в дом? — справился мальчик, немного оробев. — Я сейчас позову маму.

— Нет! Пожалуйста, не надо. У меня совсем нет времени. Слушай внимательно, малыш. Твоего отца вызвали. Куда — это тайна! Он не уверен, что сможет знать, когда вернется. Возможно, что уже никогда.

Мальчик слушал, вытаращив глаза.

— Он что, сбежал?

Герсен кивнул.

— Да. Какие-то старые враги разыскали его, и теперь он не сможет здесь показываться. Он велел сказать тебе или твоей матери, что деньги спрятаны под надгробной плитой этого памятника.

Мальчик взглянул на Герсена.

— Кто вы?

— Вестник, и не более. Передай своей матери, малыш, все в точности. Не забудь. И еще одно: когда будете смотреть под надгробьем, будьте осторожны. Там может быть какая-нибудь ловушка, чтобы сохранить деньги от грабителей. Ты догадываешься, о чем я говорю?

— Да, сэр.

— Будь осторожен, малыш. Пусть кто-нибудь из мужчин, кому вы с матерью можете довериться, поможет вам.

Герсен покинул Кринктаун. Он подумал о планете Смейда с присущим ей спокойствием и уединением в качестве прекрасного противоядия от его капризной совести… «Где, — спросил он у самого себя, как только корабль-разведчик стал тормозиться во временно-пространственном континиуме, — лежит равновесие?» Он по всем меркам достиг точки опрокидывания. Парсифаль Панкароу заслужил казнь. Но как же тогда его жена и сын? Разве малыш заслуживает того, чтобы больше не знать отца? Он будет очень страдать. И разве это справедливо? Почему он должен страдать?

Как ни пытался Герсен убедить себя, что он поступил правильно, притаившаяся печаль в глазах мальчика навсегда осталась у него в памяти.

Судьба вела его дальше. Первое, о чем зашел разговор в таверне Смейда, было имя Малагате-Горе, и именно это имя первым выдавил из себя Парсифаль Панкароу. Лежа в постели, Герсен глубоко вздохнул. Панкароу мертв. Бедный, жалкий Луго Тихальт, скорее всего, тоже мертв. Все люди смертны. Зачем задумываться над этим? Он ухмыльнулся в темноте при мысли о том, как Малагате и Даске-Красавчик будут проверять монитор его корабля.