Королевская шутиха

Должно быть, ребенок проникся уверенностью, что отныне он живет со мной. Он не желал засыпать, пока я не подойду к нему и не поглажу по щеке. Если же я пыталась встать и уйти, он тоже поднимался и ковылял за мной. Без криков, без плача; только его лицо становилось все печальнее, поскольку ему было не поспеть за мной.

Я не относилась к числу женщин, которые с ранних лет ощущают в себе материнские качества. В детстве мне больше нравилось читать, чем играть в куклы. Мне не довелось нянчить младшего брата или сестру. Я практически ничего не знала о маленьких детях, но сейчас невольно восхищалась стойкостью этого малыша. Едва ли он понимал случившееся с его матерью, но, словно мудрец, принял неожиданный поворот судьбы, признав во мне свою защитницу. Я все с большей радостью ощущала в своей руке его пухлую ладошку. Я даже стала лучше спать, слыша под боком его посапывание.

За всю эту долгую поездку леди Эми Дадли, видя, как я вожусь с ребенком, ни разу не попыталась мне помочь. Конечно, она не была обязана это делать; она не хотела видеть рядом с собой ни меня, ни малыша. Но я не могла упрекнуть ее в черствости. Видя, как тяжело достается мне поездка верхом, она велела одному из слуг приладить позади своего седла второе, женское, куда я и уселась, взяв малыша на руки. Однако на этом ее любовь к детям и заканчивалась. Когда мы останавливались на ночлег, мне приходилось самой просить, чтобы ребенку сварили кашу (взрослая пища ему пока не годилась). Бывало, моя просьба встречала решительный отказ. Мне заявляли, что с малыми детьми нужно сидеть дома. Леди Дадли могла бы вмешаться, но не вмешивалась. Она с явным подозрением смотрела на нас обоих. Все ее разговоры со мной сводились к распоряжениям быть готовой завтра выехать в такое-то время.

Возможно, леди Дадли просто завидовала мне, поскольку своих детей у нее не было. Возможно, она считала этого ребенка сыном сэра Роберта и ревновала нас к мужу. Я хотела ей рассказать, что я замужем, что несколько лет не видела ее мужа и лишь случайно столкнулась с ним в Кале накануне бегства из города. Увы! Эми Дадли не давала мне шанса поговорить с нею. Она обращалась со мной так же, как с сопровождавшими нас слугами, словно все мы были живыми деталями окружающего пейзажа. Заговори я с ней, она бы просто не стала меня слушать.

Зато у меня было предостаточно времени для раздумий, пока мы медленно ехали на юго-запад. Деревни, через которые мы проезжали, и поля вокруг них наводили на мысли о том, что жителям здешних мест хорошо знаком голод. Большие сараи стояли с распахнутыми настежь дверьми, без запасов сена и соломы. Под вечер далеко не во всех деревенских хижинах светились огни. Много домов стояли с заколоченными окнами. Некоторые деревушки полностью обезлюдели, а их жители подались в другие края, где и земля получше, и погода помягче.

Я ехала по пустым дорогам, смотрела на бесплодные земли, вспоминая слова королевы о вечных неурожаях — Божьей каре за грехи протестантизма. Но чаще мои мысли занимала судьба Дэниела и положение города, из которого я сбежала. С тех пор как я вступила на английскую землю и оказалась в относительной безопасности, меня не оставлял страх за Дэниела. Там, в Кале, до французского вторжения, я радовалась, когда он целыми днями не попадался мне на глаза. Похоже, в этот раз мы с ним расстались окончательно и бесповоротно. Я даже не знала, жив ли он сейчас. В ожесточенной войне стран, считавшихся заклятыми врагами, отдельные люди ничего не значили. О возвращении в Кале не могло быть и речи. Вломившиеся французы вполне могли убить его вместе с матерью и сестрами, могли сжечь их дом. Он мог заболеть любой из множества заразных болезней, которые неизменно приносили с собой солдаты. Конечно, врачебный долг велел Дэниелу не делить больных на своих и врагов, а помогать всем, кто нуждался. Возможно, французы и пощадили его, поскольку врачи никогда не бывают лишними. А может, и нет. Вполне возможно, что доктор Дэниел Карпентер в глазах врагов ничем не отличался от прочих жителей города, двести лет служившего укором французской гордости.

Французская армия была не единственной опасностью. Вслед за солдатами в Кале явится французская католическая церковь, горя желанием истребить всю ересь в городе, некогда хваставшемся своими протестантскими традициями. Дэниел мог пережить ад вторжения, не подцепить заразную болезнь, но его могли схватить как еретика или как еврея, маскирующегося под христианина. Достаточно было одного доноса.