Королевская шутиха

— Я под защитой королевы, — напомнила я ему. — При дворе сотни мальчишек и девчонок моего возраста.

— Но ты — одна из избранных свидетельствовать, — страстно прошептал он. — Тебе нужно находиться со своим народом.

— Избранная свидетельствовать? — горестно усмехнулась я. — Скорее, избранная никогда не иметь своего дома. Избранная вечно собирать в дорогу все самое ценное, а остальное бросать. Избранная всегда на один шаг опережать костер и виселицу.

— Лучше самой опережать костер и виселицу, чем они опередят тебя, — вздохнул отец.

Был последний день сборов. Мы работали до позднего вечера. Отец даже не вспоминал о еде. Я понимала: он горюет обо мне — живой дочери, которую он уже потерял. Спать мы не ложились. На рассвете я услышала скрип колес и сбежала вниз. В утренней мгле к дому приближалась крытая повозка, запряженная парой лошадей. Дэниел шел рядом, держа в руках поводья.

— Ну, вот и они, — сказала я и начала выносить связки книг.

Повозка остановилась напротив двери. Дэниел втолкнул меня в дом.

— Я сам, — сказал он.

Он откинул заднюю стенку повозки. В сумраке я разглядела четыре бледных лица: это были его мать и трое сестер. Я сдержанно поздоровалась и вернулась в дом.

Я настолько устала, что едва переставляла ноги, таская связки книг к порогу и передавая их Дэниелу. Отец нам не помогал. Он стоял, упершись лбом в стену дома.

— Печатный станок, — шепнул он мне.

— Я позабочусь, чтобы его разобрали и спрятали в надежном месте, — пообещала я. — И все остальное тоже. Когда ты решишь вернуться, не надо будет ничего покупать. Ты продолжишь печатать книги.

— Мы сюда не вернемся, — сухо ответил мне Дэниел. — Вскоре Англия станет придатком Испании. Нам это ничего хорошего не сулит. Тебе, впрочем, тоже. Думаешь, у инквизиции короткая память? Думаешь, ваши имена не внесены в списки еретиков, сбежавших от суда? Сама не заметишь, как по всей стране, во всех городах появятся знакомые тебе суды инквизиции. Думаешь, тебе не припомнят прошлое? Или ты надеешься сойти за англичанку Ханну Грин? С твоим-то акцентом и внешностью?

Мне захотелось заткнуть уши.

— Доченька, — дрожащим голосом произнес отец.

Это было невыносимо.

— Ладно, — буркнула я, не в силах побороть злость и отчаяние. — Довольно с меня этих стенаний. Я поеду.

Дэниел ничем не выдал своего торжества. Он даже не улыбнулся.

— Слава Богу, — пробормотал отец.

Ощутив внезапный прилив сил, он, словно двадцатилетний грузчик, подхватил тяжелый ящик и поставил на повозку. Через несколько минут все, что мы могли взять с собой, было погружено. Я закрыла дверь на ключ.

— Мы заплатим хозяину дома за целый год, — решил Дэниел. — Тогда можно будет спокойно вывезти отсюда все остальное.

— Уж не собираешься ли ты тащить печатный станок из Англии через Францию в Италию? — язвительно спросила я.

— Если понадобится, потащу, — ответил он.

Отец забрался в повозку и протянул мне руку. Я мешкала. Сестры Дэниела глядели на меня с нескрываемой враждебностью.

— Ну, так она едет или нет? — нетерпеливо спросила одна из них.

— Можешь помочь мне вести лошадей, — предложил Дэниел.

Я быстро закрыла заднюю стенку повозки и прошла к лошадям.

Мы повели их по скользким камням боковой улочки. Это было сделано намеренно, чтобы поменьше привлекать внимание соседей. Затем мы вывернули в переулок, вернулись на более удобную Флит-стрит и двинулись дальше.

— Куда мы направляемся? — спросила я.

— К докам, — ответил Дэниел. — Там стоит корабль, дожидающийся прилива. Я оплатил капитану нашу дорогу до Франции.

— У меня хватит денег заплатить за себя.

Дэниел мрачно улыбнулся.

— Не беспокойся, я заплатил за тебя. Я знал, что ты поедешь.

От его высокомерного всезнания я скрипнула зубами, дернула поводья той лошади, что была покрупнее и посильнее, да еще и прикрикнула на нее:

— А ну, пошевеливайся!

Разумеется, бедная лошадь была ни в чем не виновата. А идти быстрее она не могла из-за скользкой дороги. Как только под ее копытами оказалась мощенная булыжниками дорога, лошадь пошла быстрее. Я уселась на козлы. Через несколько минут Дэниел сел рядом со мной.

— Я не хотел тебя обидеть, — с явным напряжением признался он. — Я верил, что в конце концов ты примешь правильное решение. Ты не смогла бы бросить отца и свой народ и постоянно жить среди чужаков.

Я покачала головой. (Пусть понимает мой жест как хочет.) Над Темзой поднималась завеса утреннего тумана. Проступали очертания дворцов, чьи красивые сады спускались прямо к воде. Я бывала в каждом из них; королевскую шутиху везде принимали как желанную гостью. Мы подъезжали к центру города. Из высоких труб поднимался дым. Пахло свежим хлебом. Мы миновали собор Святого Павла. Я уловила запах благовоний, которые при протестантах были запрещены. Дальнейший наш путь пролегал мимо Тауэра.