Королевская шутиха

Вести о едущей в ссылку Елизавете опережали нас на несколько дней. Бывало, что деревня или городок встречали нас колокольным звоном приходской церкви. Елизавете оставалось лишь теряться в догадках, что сделает епископ со священниками-смельчаками, решившими приветствовать опальную протестантку. Но колокола звонили слишком уж часто, чтобы посчитать это «единичными выходками», как поначалу заявлял сэр Генри. Он мог лишь приказать солдатам держать повозку принцессы в плотном кольце, дабы пресечь любые попытки спасти ее.

Народная любовь и внимание оказались для Елизаветы лучшим лекарством. Распухшие пальцы и суставы возвращались в прежнее состояние, лицо розовело. Ее глаза оживились, а язык приобрел прежнюю остроту. Принцесса ночевала в домах, где ее принимали, как наследницу престола. Она смеялась и развлекала хозяев, стараясь отплатить за их гостеприимство. Теперь она просыпалась рано и подгоняла слуг, чтобы побыстрее тронуться в путь. Она наслаждалась солнечным светом, как тонким и ароматным вином. Вскоре кожа Елизаветы вернула прежний блеск. Принцесса требовала, чтобы ей тщательно расчесывали волосы, а в пути кокетливо сдвигала набок шляпу с зеленой тюдоровской лентой. Каждый солдат, сопровождавший нас, искренне улыбался ей, каждый встречный приветливо махал ей рукой и желал счастливого пути. Она ехала в ссылку, щедро осыпаемая цветами раннего лета. «Елизавета всегда была удачлива», — вспоминала я слова сэра Роберта.

Вудсток оказался порядком обветшавшим старым дворцом, который уже много лет находился в запустении. Елизавету разместили в наспех подготовленном домике при въезде. Но окна там плохо закрывались, и из них постоянно дуло. Дуло и из-под сгнивших половиц, застеленных вытертыми коврами. Конечно, даже такой кособокий домик был лучше ее застенка в Тауэре, однако и здесь Елизавета натыкалась на запреты и ограничения. Но так продолжалось недолго. Поначалу принцессу не хотели выпускать во двор, ограничив ее пространство четырьмя комнатами домика. Елизавета не спорила, не жаловалась. Она просто пустила в ход свое обаяние, и вскоре границы ее свободы раздвинулись до примыкающего садика, а затем и до большого фруктового сада.

То же расширение границ свободы наблюдалось и в быту. Сразу по приезде Елизавета была вынуждена каждый раз просить бумагу, перо и чернила. Однако очень скоро просьбы превратились в вежливые требования, и ошеломленный сэр Генри давал ей все новые и новые вольности. Она настаивала на своем праве писать королеве и подавать прошения государственному совету. Когда стало совсем тепло, принцесса вытребовала себе право гулять за пределами участка.

Елизавета все сильнее утверждалась в мысли, что сэр Генри не подошлет к ней убийц. Вместо страха она проникалась к этому человеку все большим презрением. Предсказания сэра Роберта сбывались: сэр Генри худел и бледнел, одолеваемый нескончаемыми требованиями самой несносной узницы, являвшейся к тому же наследницей английского престола.

В начале июня из Лондона прискакал гонец с несколькими письмами. Все они, за исключением одного, были адресованы Елизавете. То, единственное, письмо было прислано мне, «Ханне Грин, находящейся при принцессе Елизавете в лондонском Тауэре». Почерк был мне незнаком.