Королевский дуб

У меня за спиной Том издал звук, заморозивший кровь в моих венах. Я почувствовала покалывание волос на шее и предплечьях и подумала, что все-таки правду говорят, что волосы становятся дыбом от страха и ужаса. Это был длительный, не выразимый словами вой горя и ярости. Он был ужасающим, примитивным, невыносимым, он поднимался, как резкий звук волынки и завывал в лесах, подобно визгу громадной кошки, он звенел, ударяясь в бледный купол небес. Подобный вой мог вырваться из горла человека, не ведающего слов, не умеющего говорить. Человек, который мог издавать такие звуки, был способен совершить что угодно: размолоть кости, рвать и пожирать живую плоть, разрушить мир из-за своей ярости и горя. Я перебралась обратно через ручей, прислонилась к стволу дерева, почти шипя от страха, и только спустя некоторое время поняла, где оказалась.

Том опустил голову и стоял посреди звенящего эха собственного голоса, закрыв глаза, сжав кулаки и опустив руки. Затем он нагнулся, взял олениху за задние ноги и потащил ее прочь от берега ручья обратно в подлесок. Когда он двинулся с места, я увидела на его лице сверкающие следы слез. Страх отпустил меня, я встала и направилась за Томом.

— Нет, — бросил он, не оборачиваясь. — Оставайся на месте. Я сам должен сделать это. Жди меня.

Это был странный, ужасный голос.

Я села в ожидании на залитой солнцем полянке.

Тому потребовалось очень много времени, чтобы сделать с оленем все, что следовало. Мне он так никогда и не рассказал, что произошло там, в подлеске. Думаю, он снял с оленихи шкуру и разделал труп. По крайней мере, так он поступал с другими животными, которых подстреливал. Думаю, он похоронил труп в глубине болот. Том не сделал того, что делал с другой добычей, — не вынес ее из лесов.

Когда солнце поднялось выше и я уже чувствовала его на волосах, я услышала, как охотник в определенном ритме, будто танцуя, двигается по подлеску. Я подумала, что, возможно, так оно и есть. Том что-то пел речитативом, будто на одной ноте бормотал тоскливую песню, погребальную песнь древней скорби. Я плохо представляла себе, сколько времени прошло, но понимала, что уже почти полдень. Перебираясь через ручей, Том нагнулся и вымыл руки и лицо. Он был более спокоен, чем утром, но оставался угрюмым и молчаливым.

— Том… — начала было я.

— Нет, не теперь. Не разговаривай, Диана. Когда мы придем домой, может быть, тогда… Но прямо сейчас… не говори ничего.

Гнев вспыхнул во мне. Я сознавала, что он возник в такой же мере от страха, как и от не допускающего возражений тона моего друга, но от понимания всего этого мое раздражение не ослабело. Том привел меня в этот мир только силой своей воли и настаивал, чтобы я разделяла его ритуалы, его мифы и страсти, а теперь он отстраняет меня, не разрешает говорить о том, что так ранило его, да еще сам перепугал меня до смерти. Заставил меня, перепуганную и одинокую, сидеть в диких дебрях Биг Сильвер, в то время как сам успокаивал свое горе и занимался погибшим животным. В общем, я не принимала участие в действах нынешнего утра.

— Или я участвую во всех делах вместе с тобой, или нет, — холодно сказала я. — Это была твоя, а не моя идея — притащить меня сюда. Я хочу знать, что произошло с несчастным оленем. Я имею право знать.

Том посмотрел на меня. Его глаза, как мне показалось, не видели и не узнавали меня.

— Что-то здесь, в глубине лесов, не в порядке, — проговорил он. — Что-то в болотах не так. Что-то не так в верховьях ручья.

— У оленей бывает рак или что-нибудь в этом роде? Ты говорил мне, что они болеют так же, как люди.

— Но не так, как эта олениха, — ответил Том. — Так — никогда. И так быстро после тех рыб. Я знаю, знаю. Это что-то противоестественное.

Он перестал всматриваться вдаль и взглянул на меня. Казалось, его глаза высасывают мой разум. Я даже отшатнулась. Том не видел меня и не вполне отчетливо сознавал, что делает.

— Это наш проклятый завод, — медленно произнес он. — Это „Биг Сильвер". Я знал, знал почти с самого начала, что нечто подобное произойдет. Я знал уже, когда они только приехали, знал, когда она продала им землю… Я читал, все мы читали. Мы выписали всю литературу, в которой высказывалось что-либо противоположное официальному мнению об атомной энергии, мы участвовали в митингах в Атланте и Таллахасси… Риз — наш эксперт, но все мы знаем, мы обнаруживаем следы воздействия завода постоянно…

Страх почти повалил меня наземь, вновь на этом пустынном зеленом болоте ужас охватил мое существо. Будто откуда-то из далекого прошлого я услышала слова Тиш: „Если ты беспокоишься по поводу „Биг Сильвер" — забудь об этом. Мы почти не замечаем его существования, разве только в конце рабочего дня, когда уличное движение становится оживленнее. Мы знаем о его существовании не больше, чем жители Гонолулу знают о том, что Даймонд Хэд — это вулкан". А затем я услышала собственный ответ на слова подруги: „Наверно, жители Помпей говорили то же самое". И мой смех. Мой собственный смех.

Страх отступил перед приливом гнева.