Королевский дуб

— Не верю, что ты говоришь серьезно, — заявила я. — Все это просто… дерьмо собачье. Ты не можешь знать наверняка. У тебя… у тебя приступ раздражения. Нельзя зарыть несколько дохлых рыб, пристрелить больного оленя и объявить, что завод отравляет… А что он отравляет? Землю? Воду? Ты знаешь, что все анализы дают отрицательный результат…

— Вода, — очень спокойно произнес Том, словно говорил не со мной, — должно быть, грунтовая вода. На заводе охлаждают отходы водой, захоронения горячих отходов производят в ямах, из которых и происходит утечка в ручей и реку… Эти сточные воды сотнями путей могут попасть в водоемы. Не знаю. Но абсолютно точно, что руководство не намерено посвящать нас в свои проблемы, могу поспорить на что угодно. Они лгали нам в течение многих лет, уж это точно. Но я намерен узнать правду. И я могу сделать это. Я знаю каждого человека на этом вонючем владении — оно когда-то было моим. Я узнаю, откуда поступают зараженные воды. И тогда я положу конец всему. Я смогу это сделать. И сделаю. И взорву, если потребуется, это дерьмо. С великим удовольствием. Умру, но остановлю. Я бы охотно принял подобную смерть. Это была бы великая смерть.

— Том, не будь дураком. Ты говоришь, как сумасшедший, хватит, — громко, чтобы заглушить стук своего сердца, произнесла я. — Не делай глупостей. Думай, что говоришь. Ты производишь впечатление ненормального человека. Никто не собирается умирать, Господи ты Боже мой. Пойди и поговори с их… их представителями по связям с общественностью, или с тем… президентом, или кто он там, ты знаешь, о ком я говорю… или побеседуй с конгрессменом от нашего штата, или, в конце концов, с дядей Клэем. Именно так нужно поступить — поговорить с дядей Клэем… Но рассуди здраво. То, что ты болтаешь, просто безответственно.

— Иначе говоря, ты советуешь действовать через инстанции? — тихо спросил Том. Я понимала, что теперь он увидел меня — его глаза сузились и мерцали сумасшедшим блеском. — Поступай, как принято, живи в реальном мире. Господи Иисусе, разве это реальный мир, Диана, мир, который творит такие вещи с болотом? Ты видела олениху. Это и есть твой драгоценный реальный мир. Как он тебе нравится?

— О, не говори мне о реальном мире! — воскликнула я. — Почему ты всегда к нему придираешься? Ты заявляешь, что отрекаешься от него, что не будешь жить в нем, но ты, черт возьми, это делаешь: ты зарабатываешь на жизнь в нем, там твои друзья, твои книги, твоя музыка и одежда. Ты считаешь себя таким уж растреклятым пуристом, но, Том, ты владеешь всем лучшим, что производит реальный мир, ты не потерял ничего! Ты ни от чего не отказался! Ты носишься голым по Эдему, в котором нет царственного деспота, постоянно притесняющего и ограничивающего тебя. Ну и что, Том?..

— Твое несчастье, Диана, — начал он медленно и холодно, — заключается в том, что ты не испытываешь желания отдать свою жизнь за какую-то идею. Леди, лишенная страстей, увы… Это и пугает меня. До тех пор пока ты не знаешь, за что готова умереть, ты не можешь знать, ради чего стоит жить. У тебя нет ни малейшего представления о том, что значит быть по-настоящему возмущенным, чувствовать всю полноту власти и справедливость страстей, а иррациональность и безусловное следование данным обязательствам пугают тебя до смерти. Ты провела полгода, ища во мне защиты от них, и всю жизнь, ища защиты внутри себя. Но, Диана, в том-то и дело, что они тоже внутри тебя. В глубине сердца ты — такая же, как и я, а я — сумасшедший, помешанный, и этот список можно продолжить любым эпитетом, который мир придумал для человека, желающего жить ради того, во что он верит, и убивать ради этого и ради той же идеи готового умереть.

Я поняла тогда, что Том говорит абсолютно искренне — он сделает то, о чем идет речь, если сочтет, что так поступить необходимо. Он убьет. И умрет. Он был именно таким, каким и казался, — одержимым. Вновь ярость вступила во мне в борьбу со страхом, ярость из-за еще одного предательства, ярость от того, что на этот раз я предала саму себя. И вот гнев победил и хлынул наружу.

— Ты и в самом деле сумасшедший! — завизжала я. — Самый настоящий безумец! Ненормальный! И ты пугаешь меня до смерти!

— Да, — закричал он в ответ. Его лицо стало белым, а глаза черными и дикими. — Да, я сумасшедший. Это как раз то, что я есть! Не говори мне, что не слышала об этом! Это так, Диана! Все это время ты трахалась в глубине болот с ненормальным! И никогда не боялась! А даже начала делать блестящие успехи! А, Диана?!

Я размахнулась и со всей силой, на какую была способна, ударила Тома.

— Никогда! Никогда больше не называй меня Дианой! — кричала я. — Я не твоя треклятая охотничья секс-богиня! Я не выходила за тебя замуж под этим чертовым священным дубом! Я — Энди Андропулис Колхаун, а ты — сумасшедший, Богом проклятый душевнобольной, и, если ты еще раз назовешь меня Дианой, я убью тебя!