Королевский дуб

Многие комплексы стираются, когда обнаружена их причина. Мой страх был объясним. После первой сильной тупой боли, когда Крис овладел мной, я почувствовала себя потерянной, опустошенной. Я почти задохнулась, будто пошла ко дну. Тут же, в ужасе, не зная, что это было, я стала неистово кричать, пытаясь освободиться. Я просила Криса остановиться, ощущая, что таю, исчезаю в огромном чувстве, темпом, как кровь. Мною овладела паника: у этой бездны, бездны наслаждения не было дна, и, наверно, там, внизу, меня ожидало забвение. Мой страх жил внутри, и это не были опасения любой другой женщины: беременность, позор, распутство. Это был страх полного исчезновения. Страх стать ничем. Попросту раствориться без следа…

Крис не слушал меня и не останавливался. Он входил в меня снова и снова, и каждый раз я, пронзительно крича, тонула в той изысканной смерти, стыдилась, ужасалась и изумлялась, что именно со мной происходит все это.

Я делала то, что любил Крис и о чем никогда не слышала ни до, ни после наших отношений. Мы с Тиш часто хихикали над „Камасутрой", но даже там я не встречала того, что проделывал Крис со своим гладким, жилистым и выносливым телом. В последний раз, взрываясь от гнева, брыкаясь и плача, я вдруг ощутила себя вертящейся под потолком бесстыдной китайской акробаткой. Моя мать, казалось, парила бок о бок со мной, пронзительно крича: „Позор! Ты должна лечь на спину и сложить руки как монашка!"

Когда он кончил в последний раз, я не могла двигаться и говорить, лежа на разметанной постели как труп. Я хотела бы лежать так вечно, не двигаясь, еле дыша, с холодной темнотой, опустившейся мне на веки, без этой колотящей и кружащейся красноты. Сердце билось с тихим, глубоким, протяжным и глухим стуком, и я не удивилась бы, если бы оно остановилось. Кажется, это было вполне возможно.

— Я полагаю, что проблема с замужеством решена, — улыбнулся Крис, приподнимаясь надо мной на локте. Невероятно, но он не выглядел унылым или взъерошенным. Он был похож на Питера Пэна — живой, нахальный и веселый. Я начала плакать.

Он раскаивался, был нежен, помог мне одеться и сказал, что не торопит меня и впредь не будет таким… изобретательным.

— Но я ждал тебя так долго, — оправдывался он, — а то, как ты кончила… Я думал, тебе нравится. Я никогда не слышал, чтобы так кричали.

— Я просила тебя остановиться… Я просила тебя снова и снова. Это было похоже… похоже на смерть, Крис!

— Я знаю, — сказал он, улыбаясь. — Говорят, что так бывает, когда лучше уже быть не может. Ты счастливица, Энди. Мы оба счастливцы. Некоторые люди пытаются достичь этого в течение всей жизни, но не получают, а мы сразу попали в десятку.

Мы оделись и вернулись к дому „Три Делт", по дороге задержавшись в таверне Мануэля выпить пива. До этого мы сотни раз заходили туда, но сейчас сделали это в атмосфере важности и необратимости случившегося с нами.

— Мы уже не те, что были до сегодняшнего вечера, — произнес Крис, с силой обнимая меня за плечи, когда мы входили во двор общежития, — теперь мы часть чего-то другого, часть целого. Я не думаю, что свидетельство о браке сделает нас более близкими. Ты чувствуешь это?

— Да, — сказала я, шатаясь на ватных ногах, ощущая скрытую, неопределенную боль, пронизывавшую, как иглой, позвоночник, — разумеется, чувствую.

Я удивлялась, как другие — Тиш, моя мать — в один прекрасный вечер становились женщинами, а потом продолжали жить по-прежнему, даже не ощущая существенной разницы. Это было откровением, это изменяло жизнь. И я хотела понять, как можно заниматься этим каждую ночь и при этом оставаться в общем-то тем же человеком, что и до сих пор.

Тиш выходила из душа, закутанная в тонкое, серовато-белое полотенце „Три Делт", когда я вошла в комнату. Она сразу все поняла. Мы не сказали друг другу ни слова, но Тиш догадалась, что этот вечер я провела с Крисом.

Я всегда удивлялась, как она могла это узнать, но никогда не спрашивала подругу. Я догадывалась, что она спит с Чарли, но не знала, когда начались их отношения. Мы не говорили об этом.

— Я предполагаю, что разговариваю с будущей миссис Кристофер Колхаун? — засмеялась она.

— Верно, — произнесла я, тоже пытаясь улыбнуться, — мы поженимся через неделю после вас.

— Итак, твоя великая мечта начинает осуществляться.

— Да, это так.

— Тогда почему же ты плакала?

— Знаешь… Это пресловутые слезы радости…

Она повернулась к своему шкафу, вытащила сигарету и закурила. Чарли настаивал, чтобы она бросила курить, и она пыталась, но уклонялась от установленного правила, когда нервничала.

— Ну и как прошла „пресловутая" первая ночь?

— Первая ночь? — весело переспросила я.

— Перестань, Энди! Знаю, ты угнетена, ты плакала. Он обидел тебя?

— Нет, все было замечательно.

Она молчала и пристально смотрела на меня через дым сигареты. Я почувствовала, что слезы вот-вот готовы хлынуть вновь. И я с трудом произнесла:

— Это было… ужасно. Не так, как ты думаешь, а… по-настоящему жутко. Я удивляюсь себе, Тиш…

— Да?

— Могу я тебя спросить?.. — Я остановилась.