Королевский дуб

Снова, снова и снова. Я напрягалась из последних сил; каждый раз, когда он входил в меня, отчаянно визжала, как кошка, впадая в уничтожающую красную тьму. Я еще продолжала содрогаться в оргазме, а он уже снова оказывался во мне, и я чувствовала, что красный прилив начинает подниматься в чреслах моих и мерный ритм прибоя увлекает в темное море страсти. В конце концов после третьего раза я сворачивалась в клубок на кровати, закрывала глаза и кричала:

— Все, Крис, перестань! Все-е-е!

— Господи, Энди! Я не могу остановиться!

— Нет, все! Не нужно больше! Ты сделал из меня подкладное судно! Хватит, Крис!

Он не спорил, а был ласков и говорил только:

— Будь по-твоему, девочка моя.

С тех пор мы занимались любовью один раз в день, но почти ежедневно, и это было чем-то экзотическим и невообразимым. Это было „взрывным", как сказала Тиш, глубоким и даже со временем превосходным. Подруга оказалась права. Я действительно стала получать удовольствие и жаждала, чтобы Крис оказывался как можно чаще в моем теле. Постепенно желание мое стало таким сильным, что одна мысль о наступающем вечере, о том, что мы будем делать и говорить друг другу, прерывала мое дыхание и делала ватными руки и ноги. Я немела, мысли путались, а перед глазами стояла пелена. Но наш секс никогда не был нежным, мягким и медленным. И в течение моей жизни с Крисом и даже после я была уверена, что на свете нет больше женщины, которая вытворяла бы ночью нечто подобное, заставляющее меня саму опускать глаза.

Мы с Тиш долго строили планы нашей жизни после колледжа, называя ее „работой в гетто". Она будет там, куда приведет их интернатура[4] Чарли, а я носилась с программой по ликвидации неграмотности в городских джунглях моего родного города. После стажировки Тиш хотела заняться юношеской психологией, в то время как Чарли откроет частную практику по акушерству и гинекологии. Я же скромно мечтала о журналистике, широко признанной и содержательной, и, может быть, одном-двух тоненьких, проникновенных романах.

А вместо этого в течение двух лет до замужества я была, что называется, „рабой любви", и время, которое я не проводила в кровати с Крисом, тратила на то, чтобы сделать из себя безупречную жену хирурга из Бакхеда. По правде сказать, он этого от меня не требовал, но и ничего не возразил, когда после трех-четырех посещений его родителей в богатом доме на Хабершем-роуд и в автоклубе Пьемонта я подрезала свои оскорбительно-роскошные черные волосы, довела диетой солидный зад до восьмого размера и купила пару простых лакированных лодочек на крошечных каблучках.

Я даже разыскала, что было очень трудно в то время, слишком вызывающий, сверкающий наготой хлопчатый купальник с цветами для того, чтобы плескаться в бассейне за домом на Хабершем-роуд — в самой мелкой его части, ведь когда я росла в Кирквуде, там не было общественных бассейнов.

Из всех длинноногих девушек со вздернутыми носиками, носящими солнечные очки на макушке пронизанных солнцем голов, которые приезжали на уик-энд, чтобы поплавать в бассейне дома Криса с его родителями и двумя младшими сестрами, я была единственной, кто не мог плавать, как молодая выдра. Играть в теннис, гольф и ездить верхом я тоже не умела.

— Это наследственная особенность моих родственников, — объяснила я матери Криса Сэлли („Зови меня Сэлли, дорогая, никто не называет меня миссис Колхаун"). — Эллинистическое смещение бедра.

— Правда?.. — пробормотала она. — Какая жалость. Может быть, позже, с помощью операции…

— Она тебя разыгрывает, ма, — с явным наслаждением проговорил Крис. — Она вообще не может плавать. Тонет, как камень. Только посмотри на ее зад.

— Не будь грубым, Крис, — произнесла Сэлли Колхаун, одарив меня яркой улыбкой накрашенных губ, не достигшей, однако, ее ясных голубых глаз стервы, — а то Энди подумает, что я вырастила варвара.

Но было ясно, кто на самом деле является варваром на Хабершем-роуд, 2425, и я не знаю, почему не увидела всего еще в начале наших отношений. Разве только потому, что ко времени моего знакомства с родителями Криса я настолько была погружена в свое любовное рабство, что не могла, как однажды ехидно заметила Тиш, увидеть за деревьями леса из-за нашего непрекращающегося секса.

Но однажды я все-таки прозрела. Как-то летним вечером, почти через год после обручения, мы сидели на террасе автоклуба за аперитивом с родителями Криса. Пара их друзей, вернувшаяся недавно из летнего круиза по греческим островам, остановилась у нашего столика и пожелала быть представленной невесте Криса.

— Это Энди, маленькая обожаемая невеста Криса, — сказала Сэлли Колхаун, — не правда ли, на нее приятно посмотреть после всех этих блондинок ростом чуть ли не в семь футов?[5] Энди Андропулис. Из Греции — самого чудесного места на земле, которое можно назвать домом. По крайней мере, ее отец оттуда. Энди, это семья Роусон.