Королевский гамбит

И это был Стивенс, потому что последний из Холстонов умер еще в конце минувшего столетия, а тот самый Луи Гренье, на чье мертвое лицо Стивенс ехал посмотреть жарким июльским полднем за восемь миль, так до самой смерти и не узнал, что его зовут Луи Гренье. Он даже не мог написать имени, каким называл себя – Лонни Гриннэп, – сирота, как и Стивенс, мужчина ростом чуть ниже среднего и возрастом где-то между тридцатью и сорока, знакомый всей округе, – с лицом, если присмотреться, едва ли не утонченным, застывшим в одном и том же всегда доброжелательном выражении, с неизменно пышной мягкой золотистой бородой, не знавшей, что такое бритва, и светлыми добрыми глазами, – «тронутый», говорили люди, но что бы под этим ни имелось в виду, тронутый слегка, так, чтобы убрать лишь немногое из того, чего могло бы не хватать, – живущий из года в год в лачуге, собственноручно сколоченной из неровных досок и сплющенных жестяных банок из-под растительного масла, с глухонемым сиротой, которого он подобрал и поселил у себя десять лет назад, и одел, и накормил, и вырастил и который по умственному развитию даже до своего благодетеля не дотянулся.

Если посчитать, то его хибара и перемет и донки находились почти точно в центре той тысячи и даже более того акров, которыми некогда владели его предки. Но он этого так и не узнал.

А если бы и узнал, то, полагал Стивенс, не придал бы значения, он всяко отклонил бы саму мысль, что у кого-то может или должно быть столько земли, которая принадлежит всем, в радость и на пользу каждому, – в его собственном случае это были тридцать или сорок квадратных футов, где стояла его хибара, и участок реки, где он ставил перемет и рад был видеть любого и в любое время, независимо от того, дома он или нет, – пусть пользуются его снастью и кормятся его едой, если найдется что есть.

Иногда он подпирал дверь деревянной колодой, обороняясь от рыскающих вокруг хищников, а случалось, без предупреждения или приглашения появлялся вместе со своим глухонемым спутником в домах и хижинах, расположенных в десяти-пятнадцати милях от его жилища, и мог оставаться там неделями, улыбчивый, доброжелательный, совершенно нетребовательный и неподобострастный, готовый устроиться на ночь там, где это удобно хозяевам, – на сеновале, в семейной спальне, в гостевой комнате, меж тем как глухонемой ложился спать на крыльце или просто на земле поблизости от дома, откуда он мог слышать, как дышит тот, кто был ему одновременно братом и отцом. Это был для него единственный звук на земле, лишенной голоса. Он безошибочно узнавал его.

Время едва перевалило за полдень. Воздух застыл в знойной истоме. В какой-то момент на краю длинной равнины, там, где шоссе начинает бежать параллельно руслу реки, Стивенс увидел продуктовую лавку. Обычно здесь бывало пустынно, но на сей раз ему сразу бросились в глаза кое-как припаркованные подержанные машины с откинутым верхом, оседланные лошади, мулы и фургоны – и водителей, и возниц он знал по именам и фамилиям. А, что еще важнее, они знали его, голосовали за него из года в год и называли по имени, хотя язык его понимали не вполне, как не понимали, что означает прикрепленный к цепочке часов ключик – знак принадлежности к братству Фи Бета Каппа Гарвардского университета. Он остановился рядом с машиной коронера.

Дознание, судя по всему, происходило не в лавке, а по соседству, в мукомольне, где перед открытой дверью собралось в молчании больше всего мужчин в чистых субботних комбинезонах и рубашках, с обнаженными головами и загорелыми шеями, на которых выделялись белые полосы от бритья по случаю субботы. Они пропустили его внутрь. Там оказались стол и три стула, на которых сидели коронер и двое свидетелей.

Стивенс увидел мужчину лет сорока с чистым мешком из дерюги в руках, который он складывал и складывал так, что в конце концов тот стал походить на книгу, и молодого человека, на чьем лице застыло выражение усталого, но непреходящего изумления. Тело, прикрытое стеганым одеялом, лежало на небольшом возвышении, к которому крепилась бездействующая дробилка. Он подошел к нему, и откинул одеяло, и посмотрел на лицо покойного, и вернул одеяло на место, и повернулся, уже готовый ехать назад в городок, но в городок назад так и не поехал. Смешавшись с мужчинами, стоявшими у стены со шляпами в руках, он стал слушать свидетелей; сейчас говорил – удивленно, устало, недоверчиво – молодой человек; он заканчивал описание того, как нашел тело. Стивенс увидел, что коронер подписывает заключение и прячет ручку в карман, и понял, что в городок он не вернется.

– Полагаю, это все, – сказал коронер. Он обернулся к двери. – Все, Айк, можно уносить.

Вместе с другими Стивенс посторонился, давая четверым мужчинам войти внутрь.

– Забираете его, Айк?

Старший из четырех бегло оглянулся на него.

– Ну да. Похоронные он держал у Митчелла в лавке.

– Поуз, Мэтью и Джимми Блейк с вами?

На сей раз Айк посмотрел на него с некоторым удивлением и даже раздражением.

– Не хватит – добавим.

– Я участвую.

– Спасибо, – кивнул его собеседник, – но мы справимся.